— А ваша молодость, господни Моцарт? Нет ничего хуже, как слишком рано постичь мудрость старости.
— Маскерад, — сказал Моцарт. — Маскерад, от которого сжимается сердце.
— Вот именно, — торопливо поддакнул Казанова, изобразив мудрую усмешку. — Человек смиряется, раньше или позже. Начинает принимать все философски, ищет прибежища. Но ищет в красоте.
— Только не я, — уверенно возразил Моцарт. — Для меня нет ничего страшней мысли, что люди сочтут красивой музыку «Дон-Жуана», как они уже сочли красивым «Фигаро».
— Тогда как же?
— Я слишком хорошо знаю, что имею дело с каменьями. Пусть так. Я не отступлюсь. Мы еще посмотрим, не пройдет ли у них охота дурачиться, когда они увидят, что человек не страшится сменять свое чистилище на их пресловутый ад.
— Господи, — облегченно вздохнул Казанова и сложил губы трубочкой. — Рискованный образ, позволю себе заметить. Разумеется, можно вкладывать в него различный смысл. Разрушительный или возбуждающий. Человеконенавистнический или просто высокомерный.
— Нет, нет, — вмешался Моцарт, — ни человеконенавистничества, ни высокомерия. Напротив… — Он хотел продолжать, но голос у него прервался.
— Что до меня, — Казанова избавил Моцарта от необходимости договаривать, — то я не только вполне успокоен, если говорить о моей к этому причастности, но даже полон любопытства. Скажу прямо: для меня это совершенно неожиданный аспект. Ад! Подумать, как интересно!
Старик почувствовал себя вполне в своей сфере. Он говорил и говорил без умолку. Моцарт поглядывал на него с удивлением и неприязнью. Неужели он и в самом деле ничего не понял или только делает вид? Или столь авантюрная жизнь в конце неизбежно оборачивается представлением, облачком, дымкой, забавой, фарсом, случайностью, пустотой?
— Очаровательно! — заверил старец и шутливо погрозил Моцарту пальцем. — Ну и хитрец же вы! Сорвиголова! Шалун! Да вы создадите эффект, перед которым я готов преклониться без тени зависти. Подобные приемы вообще не распространены среди немцев. Взять реванш столь изысканный — вы уж меня извините, но в этом я угадываю чисто романское величие. Это Италия! Либо Франция! Вы говорите: ад, и я заранее угадываю: будет пантомима. Брависсимо, маэстро!.. А теперь поспешим, поспешим же, я вижу, вы озябли…
— Да, — сказал Моцарт и остановился. — Холодно, а мне еще возвращаться.
— Не противьтесь, друг мой! Вы пойдете со мной. Мы выпьем за вашего «Дон-Жуана»! И за ад! А я при этой оказии расскажу вам, какой соблазнительный ад можно встретить на земле, — я даже и сам…
— Добром ночи, шевалье, — перебил его Моцарт со слабой улыбкой. — Я не пойду с вами, уже слишком поздно.
Слова его прозвучали чуть двусмысленно, и Казанова пошутил:
— Для ада не может быть слишком поздно.
— Как знать, — сказал Моцарт и пошел прочь.
Казанова еще постоял недолго на том же место, удивленно качая головой. Странный, непонятный человек, думалось ему. Слегка чудаковатый, слегка сентиментальней и очень заурядный. Должен нравиться женщинам. Госпожа Душек явно ему протежирует. Значит, дело тут не без греха.
До графского дворца оставалось несколько шагов. В верхнем этаже светились окна. Значит, слуга ждет, не ложится. Перед порталом прогуливалась стража. Провинция, — подумал Казанова с пренебрежительной гримасой. Ад, ад… да что он знает об аде, этот Моцарт. Состариться, уйти в прошлое, умереть при жизни. Конец — лакомства со столов подчищены. Объедки на тарелках… какая-то Мицелли… О, убожество, убожество!
Ад, думал также и Моцарт, поспешными шагами приближаясь к своему жилью. Тщетные поиски того, кто поймет тебя. Ожидание, но ожидание чего? Человека, которого можно держаться, чтобы получить в ответ: да! Тебе дано, и ты тот единственный, кто не останется перед ними в долгу!.. Вотще! Музыка — просто музыка. Вот он идет, старец, и, пожалуй, можно признать, что он-то — несмотря на свою теперешнюю дряхлость — совладал с ними. Совладал на свой лад, в меру своего понимания. Но какая чепуха! Чтобы все свелось к этому старому ослу!
А «Дон-Жуан», — продолжал свои думы Моцарт, — спору нет, вас он потешит. В конце концов, там все как и положено, никто из-за него не лишится сна. Ничего, ровно ничего они не поймут. Старик был прав. Где же пантомима? — вот что они спросят. А если дальше и в самом деле нет ничего?! Это же счастье! Но где в таком случае брать требуху для бедняцкой похлебки?.. Того и гляди, хватит на жирную индейку. Видит бог, это забавно. Все можно положить на музыку — кантата для хора, солистов и для большой преисподней.