Пасторша не спускала глаз с рук, тянувшихся к алтарю.
Фру Линде недаром тридцать пять лет была женой пастора, — бесчисленное множество раз присутствовала она на обрядах приношения. Она по рукам угадывала, кто сколько пожертвовал…
Те, кто жертвовал мало, и те, кто жертвовал больше, по-разному вынимали руки из кармана.
Фру Линде прикинула на глаз и решила, что нынешнее рождество принесет средний доход.
У выхода из церкви супруги Бай встретили Хуса. Все полной грудью вдыхали свежий воздух и наперебой поздравляли друг друга с рождеством.
Показался пастор с завязанным в узелок носовым платком — начались поклоны и приседания.
— Ну что ж, фрекен Иенсен, поздравим друг друга с Рождеством Христовым, — сказал старый пастор.
Катинка вышла за церковную ограду вместе с Хусом. Бай немного отстал, заговорившись с Кьером. Катинка и Хус пошли по дороге вдвоем.
Солнце искрилось на белоснежных полях; на усадебных флагштоках в прозрачном воздухе реяли национальные флаги.
Прихожане группами расходились по домам.
В ушах Катинки еще звучали рождественские псалмы, и все было окрашено какой-то праздничной радостью.
— Чудесное Рождество, — сказала она.
— Да, — ответил он, вложив в это «да» всю свою убежденность. — И как хорошо говорил пастор, — добавил он немного погодя.
— Да, — отозвалась Катинка, — очень хорошая проповедь. Они прошли еще несколько шагов.
— А ведь я еще не поблагодарила вас, — вдруг сказала Катинка. — За шаль…
— Не стоит благодарности.
— Очень даже стоит… я так обрадовалась. У меня была почти такая же, но я ее прожгла…
— Я знаю… Она была на вас в день моего приезда.
Катинка хотела было спросить: «Неужели вы запомнили?» — но не спросила. И сама не зная почему, вдруг вспыхнула и тут впервые заметила, что оба они молчат и не знают, о чем заговорить.
Они дошли до леса, церковные колокола звонили вовсю. Казалось, в этот день колокола никогда не умолкнут.
— Останьтесь у нас, — сказала Катинка, — не нарушайте праздника.
Они стояли на платформе, поджидая Бая, и слушали колокольный звон.
Хус пробыл у них до самого вечера.
Бай уселся за стол, сиявший белоснежной камчатной скатертью и хрусталем, и сказал:
— Славно побыть дома, в кругу семьи. Малыш-Бентсен воскликнул:
— Еще бы! — И рассмеялся от удовольствия.
Хус ничего не сказал. Сидит, молчит, а глаза улыбаются, — говорила о нем Катинка.
И весь день в доме царила тихая радость.
Вечером затеяли партию в вист. Четвертым был Малыш-Бентсен.
…В доме пастора подсчитывали пожертвования. Фру Линде была разочарована. Доход оказался много ниже среднего.
— Как ты думаешь, Линде, почему это? — спросила она. Пастор молча разглядывал кучу мелочи.
— Почему? Должно быть, люди думают, что мы можем жить, как полевые лилии.
Фру Линде помолчала и в последний раз принялась пересчитывать немногие бумажные кроны.
— Да еще содержать семью, — заключила она.
— Матушка, — сказал старик Линде, — будем благодарны и за то, что у нас покамест еще есть церковная десятина.
Пасторская дочь и капеллан резвились в гостиной, опрокидывая мебель: они затеяли игру в крокет.
— Не хочется попадаться на глаза матери, — сказала фрекен Агнес. — В дни церковных приношений в ней разыгрываются самые низменные инстинкты.
2
Рождественские праздники продолжались.
Катинке казалось, что уже давным-давно, с тех пор как она покинула родительский дом, она не проводила рождество так радостно и по-домашнему уютно. И не потому, что его отмечали как-то особенно, иначе, чем всегда: один раз они с Баем побывали у Линде, там был Хус и еще кое-кто из соседей, в другой раз фрекен Линде и капеллан зашли к ним вечером с Кьером и Хусом. Сестры Абель явились на станцию к вечернему поезду, их тоже пригласили на огонек. А после ухода восьмичасового поезда затеяли танцы в зале ожидания и сами себе подпевали.
Ничего необычного в этом не было. Но все светилось какой-то особенной радостью.
Единственный, кто немного «портил дело», был Хус. Он теперь часто ни с того ни с сего вдруг впадал в странную задумчивость.
— Хус, вы спите? — спрашивала Катинка. Хус резко вздрагивал на своем стуле. Радость, царившая в доме, передалась и Баю.
— Черт возьми, вот что значит хорошая погода, — говорил он, стоя на платформе после ухода вечернего поезда. — В последнее время я чувствую себя преотлично, — ей-ей, преотлично…