Она еще посидела немного у фортепиано. Потом встала и Вернулась в спальню.
— Спасибо, — сказала Катинка. Она помолчала.
Потом сказала еле слышно:
— Какой прекрасной могла быть жизнь.
Агнес опустилась на колени возле кровати. И они обе затихли в темноте. Катинка провела рукой по волосам Агнес.
— Агнес, — сказала она. — Мне не надо… не надо надгробного слова…
— Катинка, но…
— Пусть только помолятся за меня, — сказала она.
Она снова умолкла. Агнес тихо плакала. Котинка перебирала завитки ее волос.
— Но есть, — она говорила тихо-тихо, словно робея, и убрала руку с головы Агнес, — есть один псалом… Мне хотелось бы… пусть его споют… над моей могилой…
Ее шепот был почти беззвучен. Агнес зарылась лицом в подушки.
— Свадебный псалом, — еле слышно прошептала Катинка, как ребенок, который не решается высказать свою просьбу.
Агнес заплакала навзрыд, она схватила руки Катинки, целовала их и всхлипывала.
— Катинка… Катинка…
Катинка сжала ладонями ее голову и чуть подалась вперед:
— Вы с ним теперь будете счастливы, — сказала она. Она умолкла. Агнес продолжала плакать.
На другой день старый пастор соборовал Катинку. Бай был в отъезде в Рандерсе.
Ночью перепуганная служанка со свечой в руках разбудила Агнес:
— Фрекен… За вами прислали… со станции… фрекен просят сейчас же прийти.
— Со станции… — Агнес соскочила с кровати. — Кто там? — спросила она.
Она окликнула человека, стоявшего внизу, в сенях.
— Это я, — сказал Малыш-Бентсен.
Агнес вышла, накинув на себя какие-то платки.
— Она умирает, фрекен, — сказал Малыш-Бентсен. Он был бледен, у него зуб на зуб не попадал. Малыш-Бентсен еще никогда не видел умирающих.
— За доктором послали? — спросила Агнес. — Фонарь, Ане.
— Некого было послать…
Агнес взяла зажженный фонарь и вышла во двор. Она постучала в людскую. Стук отозвался эхом в сарае…
— Ларе, Ларе…
Лошади завозились в стойлах.
Вышел заспанный Ларе и остановился в дверях в свете фонаря.
Агнес зашагала через двор обратно к дому. Малыш-Бентсен вышел на крыльцо, — он боялся оставаться один в темноте.
— Вы поедете с Ларсом, — сказала Агнес и прошла мимо него в дом.
В сени выскочили перепуганные служанки.
— Сварите кофе, — сказала Агнес. — Да поживее.
Она отправилась к себе переодеться. Малыш-Бентсен остался в сенях один. Все двери в доме были распахнуты и поскрипывали в темноте. Полуодетые, заспанные девушки сновали из комнаты в комнату, каждая со свечой в руке. Один подсвечник кто-то забыл на столе. Пламя колыхалось на сквозняке.
Батрак вынес из конюшни во двор зажженный фонарь и поставил его на каменный выступ, а сам снова куда-то ушел, — в темноте вокруг фонаря лежало светлое пятно.
Хлопнула дверца коляски, вывели лошадей. Каждый звук громко и жутко отдавался в ночной тишине.
Агнес прошла мимо Бентсена.
— Я иду, — сказала она. — Что у нее — судороги?
— Она кричит, — сказал Бентсен. Агнес выглянула во двор.
— Побыстрее, — крикнула она. Батрак побежал по двору с фонарем.
В кухне на подоконнике стояли две свечи, их мерцающее пламя освещало лошадей и коляску во дворе.
В столовую вышла фру Линде в халате старого пастора.
— Ложись, мама, — сказала Агнес.
— О Боже мой, Боже мой, — приговаривала старая фру Линде. — Так внезапно… Так внезапно… — И она тоже стала бродить из комнаты в комнату со свечой в руке.
Батрак распахнул ворота, — от грохота все вздрогнули, — в дверях кухни показался Ларе, ему налили чашку кофе.
Малыш-Бентсен вышел и взобрался на козлы… Он видел лицо пасторши — она всхлипывала и раскачивалась на стуле в колеблющемся пламени свечи.
Они выехали из ворот и рысью покатили в темноте по дороге — колья ограды проносились мимо них, точно танцующие привидения.
Ларе крепко натягивал поводья.
— Лошади чуют, когда едешь к покойнику, — сказал он. И разговор оборвался. Свет фонарей от коляски скользил по растревоженным кольям ограды.