— Хоть что-нибудь могла бы сделать. И за прислугой могла бы присмотреть.
— Да, мама, да-да… Но ведь все, — и тут голос у нее прервался, словно от слез, — ведь все перевернуто вверх дном.
— Да, да, доченька, — ласково сказала мадам Бэллинг и сама заплакала, поглаживая руки дочери.
…Мадам Бэллинг вышла во двор и побрела к калитке.
Тине устало опустилась на чурбак возле печки; какие-то люди что-то говорили — она их не слышала, какие-то люди проходили мимо — ока этого не сознавала, ибо все ее существо было полно одной мыслью, одной лишь мыслью, вытеснившей все остальное: А вдруг его принесут домой израненного и окровавленного… израненного и окровавленного…
Выйдя из калитки, мадам Бэллинг свернула на полевую тропинку. Она решила навестить Пера Эрика. Бедняга стал совсем плох, а у кого нынче есть время заботиться о больном?
Но на пригорке она вдруг увидела своего мужа возле Ларса, старшего батрака, занятого пропашкой.
— Это ж надо, куда Бэллинг забрался. — Мадам чуть не вприпрыжку побежала по бороздам. — С его-то здоровьем торчать на ветру и па холоде!
— Бэллинг, Бэллинг! — кричала мадам, но не услыхала даже собственного голоса, ибо с каждым ее шагом все усиливался грохот пушек. Наконец она поднялась наверх.
Словно гигантский занавес, изрешеченный вспышками залпов, висела над землей мгла. А на фоне ее вырывались из земли и уходили в небо, подпирая его, могучие черные столбы дыма, оплетенные красными всполохами огня, — то горели дома и села.
Мадам Бэллинг не проронила ни звука. Ее затрясло от страха, и в полном молчании она воздела и уронила руки, сложенные как для молитвы.
Бэллинг увидел ее, но не двинулся с места. Он только взял свою палку, дрожащей рукой начал обводить горизонт — от одного столба к другому — и заговорил, натужно ворочая языком:
— Это Рансгор.
— Это Ставгор.
— Это Дюббель.
Мадам Бэллинг не могла промолвить ни слова. Плакать она тоже не могла и продолжала все так же беспомощно воздевать и ронять сложенные руки.
— Это Дюббель, — повторил Бэллинг.
— Тебе нельзя тут стоять, — сказала мадам Бэллинг и повлекла больного мужа за собой, почти унесла на руках прямо по пахоте. — Тебе нельзя тут стоять.
Канонада как будто утихала. Бэллинг шел подергиваясь, и голова у него дрожала. Поддерживая мужа, сама волоча ноги, мадам не находила в своем помраченном мозгу нужных слов и лишь повторяла недавние слова Тине: «Все перевернуто вверх дном… все перевернуто вверх дном…»
А позади на взгорке Ларс-батрак заворачивал лошадей.
Тине встала с чурбака. Она поднялась по лестнице и заглянула в бывшую спальню: там было грязней всего.
Но она даже не подумала взяться за уборку, она просто села на постель фру и загляделась на подушки.
Во двор въехала карета. Тине узнала голоса барона и его преосвященства.
Оба вошли в дом.
Барон воротился из Сеннерборга. Он был в восторге, в неподдельном восторге от своих англичан.
— Ах, ваше преосвященство, под градом пуль они стояли перед шанцами… словно бросая вызов смерти.
Барон был вне себя от возбуждения.
Но его преосвященство интересовался англичанами куда меньше. Он говорил лишь о Сеннерборге и о бомбардировке. Он был потрясен, исполнен негодования и отводил душу в страстных восклицаниях:
— Это попрание народных прав… открытый город… позор нашего столетия!..
Тине слышала его раскатистый и властный голос, полный горечи, которую не мог заглушить гром пушек, слышала даже здесь, в спальне фру Берг.
— Но мы не останемся в долгу… Мы ответим, — продолжал он, меряя шагами пол. — Уж на море-то наша сила. Мы примем меры… наше правительство перейдет к решительным действиям…
Он говорил непрерывно, говорил все громче и громче, осыпая угрозами города Балтийского моря, каждое торговое судно, все, что могло стать военной добычей, и мерил и мерил шагами пол, а пушки как бы отвечали на его слова гулом канонады.
— Думаете, Европа так это и оставит?.. Чаша переполнилась.
Это была последняя капля… Последняя капля… Европа поднимается… Уж можете мне поверить… — И, внезапно остановясь перед бароном, его преосвященство спросил:- А англичане ваши что говорят?
Барон подробно живописал возмущение двух джентльменов и полностью привел ругательства облаченных в меха господ.
Его преосвященство молча кивал, он стоял посреди комнаты и глядел прямо перед собой, словно уже видел полки, поспешающие на помощь со всех концов земли.
— Да, — сказал он, — свободолюбивые народы еще восстанут, либеральные силы еще соберутся вокруг нас.