Пет, теперь за словами письма ей не слышался больше голос фру Берг и между строк не виделось ее лицо, сколько она ни старалась увидеть и услышать. Все это отодвинулось далеко-далеко, да и воспоминания не приносили теперь покоя.
В гостиной Лэвенхьельм бил по клавишам и разливался соловьем; Тинка, хихикая, подтягивала:
— Знаешь, — сказала Тинка и ткнула пальцем в направлении гостиной, — он очень интересный.
Тине оторвала взгляд от письма, все еще лежавшего перед ней. Она не сознавала, что уже в который раз перечитывает одни и те же слова: «Почему Хенрик так редко мне пишет, а если и напишет, то очень коротко, словно второпях? Знаешь, Типе, у меня такое впечатление, будто его последние письма но говорят ни о чем».
— Уже пора готовить постели, — сказала она, унося пунш.
…Она вошла в кабинет лесничего, чтобы немножко прибраться там.
Под лампой на распахнутом бюваре все еще лежало письмо жене — то самое, которое лесничий писал, писал и никак не мог довести до конца.
Вот и сегодня он не сумел его кончить.
Тине постояла у лампы и закрыла бювар, не помня себя от счастья.
…Тинка собралась уходить, и Тине попросила Софи проводить ее.
— Нет, девонька, спасибо, нам бури нипочем, — крикнула Тинка и выбежала из дому. На гребне холма перед ней вдруг возник Лэвенхьельм и вызвался в провожатые.
…На сей раз Берг как бы по забывчивости дважды обошел дозором свои владения. Ночь была тихая. Лишь один раз отдаленный гром гулко прогремел в ночи. Враг не дремал.
По всем дорогам войска с пением уходили на позиции: Бледные, исхудалые, потемневшие от порохового дыма, солдаты с пением возвращались назад.
И лишь при виде нескончаемой вереницы раненых на медленных возках, тянувшихся по дорогам, радость смолкала.
Но не смолкала песня, ее подхватывали в свежем по-весеннему воздухе, взрослые и дети выбегали из домов, не покрыв голову, и подбрасывали шапки вверх:
Тине стояла на холме и размахивала шалью. Буря над Дюббелем отбушевала.
Дом гудел от шумной суеты. По саду бегал барон и пожимал руку каждому Встречному, задавая один и тот же вопрос:
— Что вы испытывали? Скажите мне, друг мой, что вы испытывали? — и приказывал подать пуншу.
Софи металась по дому как угорелая, одаряя улыбками всех направо и налево, и твердила:
— Надо устроить нашим воинам вечерок для души. Они заслужили вечерок для души.
По всем комнатам офицеры укладывались на покой, как были, не раздеваясь, смертельно усталые, но и лежа в постелях, они перекликались на весь дом звонкими, веселыми голосами. А с дороги доносилось пение возвращавшихся батальонов.
Берг зашел в каморку к Тине. Вернувшись, она сразу увидела его — он сидел перед печуркой.
Сияющие глаза Тине наполнились слезами, он взял ее дрожащие руки в свои и, не выпуская их, сказал:
— Какой нынче был счастливый день.
Она молчала, она не могла говорить, потом промолвила ласково и нежно:
— Ах как фру будет рада. Берг замялся:
— Какая вы добрая, — и выпустил ее руки.
Тине даже не чувствовала, что по ее щекам бегут слезы.
…Барон отправился в трактир заказать ром для пунша. Тинка и Иенсенова Августа сами приволокли бочонок, держа его за ушки. Солдаты, варившие суп на костре перед флигелем, приветствовали их появление громовыми «ура».
Тинка и Густа тотчас принялись колдовать на кухне, во всех мисках бешено заплясали мутовки. Через раскрытые двери прачечной видна была Марен в облаках пара.
В саду пели солдаты; сквозь сумрак ярко сверкали их костры: