Потом, глядя в огонь, она вдруг спросила:
— Скажи, Тинка, а ты не могла бы вести хозяйство здесь?
— Где? — спросила Тинка, которая рассказывала о чем-то совершенно другом, и уронила руки на колени.
— Здесь, — повторила Тине таким же тихим голосом, все так же не отрывая глаз от огня. — Я хочу уйти в лазарет. — И добавила совсем тихо: — Там нужны люди.
Обе помолчали. Потом Тинка сказала:
— Да, без женщины здесь не обойдешься, — и принялась застегивать корсаж. — А к тому же, девонька, лазаретный воздух, может, и впрямь полезнее для здоровья… — Она говорила теперь совсем иным тоном и тоже смотрела в огонь. — Конечно, надо «спасаться», — продолжала Тинка. — Они уже совсем перестали церемониться. — И Тинка решительным движением запахнула шаль, словно отбивалась от насильников.
— Доброй ночи, — сказала она.
Тине встала и пошла провожать ее до конца аллеи. Кругом было тихо, слышались только тявканье собак да удаляющиеся шаги Тинки.
Тине повернула к дому. Приблизясь к флигелю, она торопливо юркнула в тень.
— Это вы? — сказал Берг, обходивший привычным дозором усадьбу.
— Да.
Казалось, будто, притянутые неодолимой силой, они помедлили друг подле друга тысячную долю секунды.
— Доброй ночи, — сказал наконец Берг и пошел дальше.
— Доброй ночи.
Тине вошла в дом и принялась хлопотать на кухне. Она переложила масло в бочонки, собрала корки в специальную корзину, завернула сыр в полотенце. Потому что лечь она не могла — нельзя, нельзя ложиться, надо что-то делать.
Вдруг она вспомнила про белье, которое надо будет с утра пораньше замочить. Придется разбудить Софи и втолковать ей, что и как.
Она вышла в коридор прачечной, миновала людскую и открыла дверь в комнату горничных.
Широкая двуспальная кровать была пуста.
И вдруг Тине опустилась на колени прямо на каменный пол и, уткнувшись головой в грязную, измятую, испоганенную постель, горько зарыдала.
Расшатавшиеся двери прачечной так и хлопали, так и хлопали на ветру.
На другой день в школу прибыло несколько полковых лекарей. В школе хотели разместить раненых, и Тине взялась все приготовить к их приему.
Раненые прибыли после полудня. Это были те, которые раньше лежали в Аугустенборге; из возков их перекладывали на носилки, и поднимали на крыльцо. Среди них был и лейтенант Аппель.
Тине его даже не сразу признала. Круглые щеки ввалились, глаза выцвели, как у человека, который плакал много дней и ночей подряд. Он был ранен в бок, и пуля повредила легкое.
Все шестеро было тяжело ранены, от переезда у них начался жар, но дому разносились стоны, и тяжелый запах достигал даже прихожей.
Теперь Тине не могла отлучиться пи на минутку.
— А ведь по-прежнему твердит про Аугустенборг, — жаловалась мадам Бэллинг, бегая от кухни к спальне и обращаясь на ходу то к Бэллингу, то к хусменовой Петре, а то и к себе самой, потому что все в эти дни сдвинулось с привычных мест, и она не знала, какой еще ждать напасти.
— Сам-то сидит и шагу ступить не может без помощи, дом полон больных, которые вот-вот отдадут богу душу, прямо не продохнешь. А Тине хочет уехать. — И мадам Бэллинг, качая головой, в сотый раз останавливалась перед Петрой.
Сколько ни думай, мадам Бэллинг решительно не могла понять свою дочь.
— У нас у самих все крыльцо в крови. — И мадам Бэллинг возобновляла свой безостановочный бег по дому.
Кровь на крыльце была оттого, что санитары прислоняли к нему окровавленные носилки.
Но вот мадам Бэллинг угомонилась. Вконец обессиленная, она присела возле Бэллинга в ногах его постели.
Тут ей вдруг пришел на ум лесничий: вот к кому она пойдет. Он имеет влияние на Тине, да, да, она пойдет к лесничему, пойдет к лесничему. И, бросив все как есть, она ушла, чтобы немедля повидать лесничего.
Накинула платок поверх пальто и ушла.
Но и тут она продолжала беседовать сама с собой о Бэллинге, и о раненых, и о дороге.
— Дорога-то непроходимая! — И немного спустя опять: — Непроходимая дорога… А Тине хочет уехать… — Словно отъезд Тине имел хоть малейшее касательство к непроходимой дороге, к ступенькам, залитым кровью, ко всему на свете.
Когда мадам Бэллинг вошла, Берг мерил шагами кабинет.
— Это вы? — торопливо спросил он и круто остановился.
Мадам Бэллинг села и тотчас начала оправдываться, что вот-де она вечно ему надоедает, а у него и своих забот хватает…
— Но дело в том, что Тине хочет от нас уехать, — проговорила она. — Как же нам быть-то без нее?
— Уехать? — спросил Берг, и этот поспешный вопрос прозвучал как-то по-особому тепло.