— Дай мне поесть!
— Ишь какой прыткий! Нет, чтоб поздороваться, а только и знаешь орать, как на собаку, — огрызается Фарничка с дороги.
— Помалкивай.
— Смотри не лопни! — Но Фарничку смутило странное лицо мужа, и она умолкает. На языке у нее вертятся вопросы о Пастухе, о голенастом Леммере, не дают покоя, а ей приходится пересиливать себя и молчать.
Ночь, как вода, унесла с собой все волнения. На заре Фарник проснулся.
Планица вставала рано. По улице прошли три женщины. Фарник издалека не узнал их. Охватив полнеба, занималась яркая зорька. На бледно-зеленой от росы траве пробежавшая собака оставила пятна следов. А может, это лисица? Э-э, да что делать лисице в деревне летом? Собака бегала! Собака или кошка! Кричат петухи. Воздух свежий. Небо ясное. «Если б я был мошкой…» — вспомнился Фарнику Пастуха.
К риге Герибана Фарник пришел не первым. Ворота были уже отворены. Во дворе — две скирды снопов, на гумне молотилка. Фарник поздоровался.
Женщины встретили его визгом, одна воскликнула:
— Третий!
Он не понял, к чему она это сказала. У молотилки стоял Минат. Фарник подошел к нему. Они поздоровались за руку. Минат сказал:
— Бабье! По-другому не умеют, всегда кучей стоят. В костеле, в корчме ли, на молотьбе. Заметил? И всегда зубы скалят. Бабы — бабы и есть.
Хозяина не было видно.
Пришел маленький Мрачко. Пиджак перекинут через плечо, словно у парня. Он улыбается, быстро вертит головой, как воробышек. Что-то жует.
Женщины завизжали. Одна крикнула:
— Четвертый!
— Какие там четверо! Три с половиной! Не видишь, что ли, какой он недомерок!
— У, язва! — обругал женщину Мрачко и сплюнул черную слюну.
— Жвачка!
— Пятый!
Из дому вышел Герибан с бутылкой.
— Будет чем червячка заморить, кум несет, — сказал Мрачко и поздоровался с Минатом и Фарником.
Все женщины, и молодые, выпили по рюмочке. Мужчины — по две. Герибан отнес бутылку в кухню. Вернется — и можно начинать. Минат и Фарник сняли пиджаки, повесили их во дворе на забор, засучили рукава.