Махонь вошел в гостиную и сказал:
— Еще не кипит.
— Это дело долгое, — уже как-то недовольно произнес Швара.
«Ну какая я компания для пана директора? А мой брат и того меньше, он ему даже кофе предложить не может. Пан директор много курит. Как он не боится захворать? Своей сигарой он провоняет комнату. Всю ночь придется проветривать. Открыть окно надо бы уже сейчас, но как истолкует это пан директор? Он и так все продымил, ведь табачный дым забивается во все телочки в стенах, в мебели, даже щелочки не нужно, — хватит самой малюсенькой дырочки. А мой брат? С чем он пришел? Или просто так? А почему бы ему не прийти? Все-таки он мне брат, и пусть себе приходит, когда ему угодно, но сегодня никак нельзя было. Что я стану делать? Как тот там выдержит? Он и крохи сегодня не ел. Я о нем забыл и должен мучиться из-за этого».
Младший Махонь приехал сегодня на машине из соседнего города. Последние дни он был очень занят, а перед этим неделю отсутствовал, так что не виделся со старшим братом добрые две недели. «И чего мне тут надо? Мне и своих забот хватает. Но каков братец? Скажите пожалуйста! Он осмелился пригласить пана Швару! Пан директор — старый хрен, с допотопными взглядами, но в нашем городе он кое-что значит и многое может».
Трое сидят за столом, а говорить им не о чем. Над ними висит облачко едкого дыма.
Пан Махонь ушел в кухню, пробыл там порядочно, а вернувшись, сказал:
— Еще не кипит.
Паи Швара, вероятно, не слышал его, а брат спросил:
— Что не кипит?
— Вода. Вода для кофе.
— Ах, вот что! Пан директор не пьет, ты не пьешь, так что же вы варите? Если не капусту, значит, глинтвейн? — рассмеялся младший Махонь.
«Выскочка!» Кадильница выпустила дым.
— Какой там глинтвейн! Нет, нет! Зря искушаешь, — замахал старший брат тощими руками.
— Я бы на вашем месте не смеялся, пан… как вас там… Если так пойдет дальше, однажды мы проснемся и не увидим даже вашей пресловутой капусты. Дело это серьезное. Риса я уже целую вечность не видел, о шоколаде просто надо забыть, мы, пан… мм… катимся вниз, и никто не скажет — куда. Я, во всяком случае не знаю.
— Война.
«Зачем ты споришь с выскочкой?» — предостерег внутренний голос, но Швара не мог удержаться.
— Все валят на войну, и все на нее ссылаются. Решительно все. А разве я ее начал? Если я ее не начинал, почему я должен во всем себя ограничивать?
— Хорош!
— Что вы изволили заметить?
— Хорош!
— Вот как! Вы слышите? — Швара сунул в рот сигару, ища взглядом поддержки у старшего Махоня. Но тот встал и вышел в кухню.
— Вы не желаете понять простейших вещей. Во время войны все должны приносить жертвы. Вы жертвуете рисом и шоколадом. А солдат на фронте жертвует жизнью. Да, жизнью, потому что это война, пан Швара…
— Неслыханная зависимость! Что у меня общего с солдатами? С кем вы меня сравнили? Пан Махонь! Не угодно ли вам пожаловать сюда! Ваш брат говорит мне ужасные вещи! — восклицал Швара, заметавшись в кресле Гекша.
— Вода кипит. Я мелю кофе.
— Да, — беспомощно произнес Швара. Только теперь он осознал свое положение.
— Сейчас война, пан Швара. Стреляют даже в Правно. Нельзя закрывать глаза на такие факты.
— Вы говорите об этом типе? Я и фамилии его не знаю. Мне-то какое до него дело? Вообще какое мне дело до всего этого? Пан Махонь, не угодно ли вам пожаловать сюда? Ваш братец…
— Я мелю кофе.
— Вот как…
— Я сейчас из больницы. Раненому жандарму плохо. Раздроблена кость ниже колена. Врачи говорят, что надо подождать несколько часов и, если состояние больного не улучшится, ногу ампутируют. Вы думаете, пан Швара, легко пожертвовать ногой?
— Я ничего не думаю, решительно ничего, а если бы и думал, то вам-то какое до этого дело?
Швара бросил разъяренный взгляд в сторону кухни. Брат Махоня продолжал все с той же настойчивостью:
— Преступник до сих пор не пойман. Он бежал. Во всех этих событиях много неясного. Вы, например, ни разу не задавались вопросом, почему Ремеш стрелял?
«Нет! — холодно сказал Швара, окутываясь облаком дыма. — Он все больше наглеет. Почему я не ухожу? Ужасно!»
— Мы говорили об этом с паном Куницем в машине. Почему Ремеш стрелял? К нему пришли сделать обыск, ничего больше. Пан Куниц думал, что обыск мог бы прояснить происшествие с фрау Киршнер. Это была очень хорошая догадка с его стороны. Пан Куниц вообще очень догадливый человек. И он попал в самую точку. Ремеш стрелял, думая, что пришли его арестовать. Тут я согласен с Куницем, но… вам я могу, конечно, сказать, вы человек, достойный доверия…