— Один, — прошептал кто-то.
— Один. Вынести ведро не нужно?
Воздух здесь был спертый, прокисший, и здесь тоже стояла могильная тишина. Свет упал на лицо Гекша.
— Не нужно вынести?
Гекш отрицательно покачал седой головой.
— Я забывчив. Мы выносили его вчера. Доброй ночи, пан Гекш.
— Один, — прошептал Гекш, но Махонь его не слышал. Он уже запер двери и поднимался по лестнице.
— Один, — еще раз шепотом повторил старик, обращаясь к двери. Он сел и принялся есть. Потом ощупью нашел коробки. В одной была сухая корка. Туда он поставил кастрюльки, кружку с водой и положил остатки еды. Потом подвинул к себе другую коробку. В ней лежали ножницы и гребенка.
Старика одолевала дремота. Он ослабел, сидя у дверей. Гекш весь день прождал Махоня. Он сидел, прижимая ухо к железной двери, ржавой, толстой, и ждал, не послышатся ли шаги. Ржавое железо уже не холодило, он согрел его своим ухом, в котором ведь тоже текла кровь. Старик весь горел, словно в лихорадке. Порой его знобило. Тогда он опускал ладони на колени. Он мог лечь в постель, укрыться шерстяными одеялами и набросить сверху меховую шубу, но он был здесь один-одинешенек, и некого было оставить у двери. А если б здесь и был еще кто-нибудь, ему бы пришлось быть очень терпеливым. Один! Как может пан Махонь, не задумываясь, произносить такое сильное, тяжелое слово — «один»? Понимает ли он, что оно значит?
В одной руке старик держит ножницы и гребень, другой растирает колени.
Гекш ослабел, сидя у этой двери. Земной холод сковал его старческое тело. У земли холода вдоволь. Он всегда это знал, но все-таки добровольно спустился сюда, поближе к ней, к земле, три месяца и шесть дней назад. Вот, должно быть, переполошились все в Правно, из уст в уста полетела новость: старый Гекш сбежал! Наверняка в Швейцарию, к своему сыну.
Он держит в одной руке гребень и ножницы, другой растирает застывшие колени — то правое, то левое — и улыбается при этом.
Три месяца и шесть дней… Он перестает улыбаться, не зная, велик или мал этот срок. Он не заглядывает в будущее. Эта холодная земля тоже его не знает. Будущее! Кто может что-нибудь сказать Гекшу о будущем? Окно? Оно обито снаружи густой проволочной сеткой и пропускает мало, очень мало света, потому что он сам приказал пану Махоню свалить перед крохотным оконцем погреба два воза саженных поленьев. Оконце стало совсем незаметным, и он оказался отрезанным от мира, из которого ему пришлось удалиться и куда он не теряет надежды вернуться. Да, в этом его будущее. Вернуться в тот мир, что наверху, когда-нибудь вернуться…
Ножницы он кладет в коробку, расчесывает гребнем бороду. Волосы потрескивают.
Завтра будет три месяца и семь дней, послезавтра — три месяца и восемь дней… Время измеряется еще также часами, минутами, секундами, но у них нет ничего общего с этим подземным миром. И с ним, Гекшем. Они существуют для тех, кто остался на земле. Кто живет наверху. Здесь действуют другие мерки. В году триста шестьдесят пять дней, в високосном на день больше. Его ждет еще двести шестьдесят девять дней. Тогда исполнится год. Год! Велик или мал этот срок?
Рука лежит на колене неподвижно. В руке — гребень.
Гекш верит в Ягве, а пан Махонь — в бога без имени, но все равно Махонь честный человек. Самый честный из всех правненских торговцев, которые поклоняются богу без имени. Гекш сам остановил свой выбор на Махоне. Он пришел к его брату, который ходит в больших начальниках над отрядами глинковской гарды, и сказал: «Вы большой начальник, пан Махонь. Ваш брат перебивается со дня на день в погребке при станции, а я еврей. Ваш брат честный и порядочный человек, он от души поклоняется своему богу. Пусть он станет аризатором моей оптовой торговли, да поскорей. Ровно час назад ко мне во двор приходил немецкий торговец Рихтер и смотрел на все так, будто он уже хозяин у меня в доме. Я боюсь этого Рихтера, а вашего брата не боюсь, ибо он честный и порядочный человек». — «Пан Гекш, вы мудрый еврей». — «Ваш брат мог бы тотчас и переехать в мой дом. Мне достаточно и комнатки, я старик». — «Вы очень мудрый еврей, пан Гекш. Я подумаю!» — «Долго не думайте, пан Махонь. Рихтер был у меня в доме час назад и смотрел на все, словно хозяин». Гекш не пожалел о своем выборе. Хорошо поладил он и с пани Махоневой. Она любезная особа. Нет, о Махонях он не может сказать ничего дурного. А когда евреям велели пришить желтые звезды, Махонь сам сказал ему: «Не по душе мне это, пан Гекш. Сегодня звезды, а завтра, глядишь и еще что похуже. Надо бы вам скрыться, дорогой мой». — «Вы так думаете?» Он, Гекш, еще колебался день-другой, а на третий вышел в город. Он отошел от дома совсем недалеко, и тут его окружили подростки, погнали назад, словно заблудившегося гуся: «А ну, иди бери свою звезду! Еще раз без нее появишься — мы тебе покажем!» — «Я переберусь в подвал, пан Махонь. Возьмите ключи!»