Старик смотрит на него и молчит. Ему не хочется вот так сразу раскрывать себя, выдавать свою тревогу, и он говорит:
— Смотри, скажи Серёге, чтоб на клеверище какая не проскочила. Потом не оберёшься беды.
Толька открыто, с вечным превосходством молодости над старостью улыбается и кивает.
— Ладно, — говорит Толька и поворачивается, чтобы идти.
— Подожди, — останавливает его дед Илько. — У тебя табак сухой?
— Есть, Илько, папиросы. Дать?
Дед Илько ворчит, защищая от дождя руки, нагибается, закуривает и думает, что теперь даже в куреве не те пошли люди и тратят деньги ни про что. От сырости дым застревает в его мокрых, обвисших усах, и Тольке смешно, он тоже закуривает за компанию.
— Хорошая погода, — говорит дед Илько. — Травы теперь в рост ударят… Хорошо.
— Ага, благодать, Илько. Ух ты!
Тучи над ними обильные, высокие и весёлые, в мае всегда идут тёплые искристые дожди. Толька, пряча папиросу в рукав, затягиваясь, наклоняет голову.
— А вот грома ещё не было, — вспоминает он между прочим. — А уже пора бы грому быть.
— Был гром, — говорит дед Илько. — В прошлую пятницу перед вечером был, — уточняет он. — Где-то там, — старик неопределённо указывает на запад.
— Был, говоришь?
— Сам слышал.
Они докуривают, медленно шагая за стадом. И мелкие обсыпанные молодыми листьями кусты обдают их ноги потоками воды. Они не обращают внимания.
— Слушай, Толька, а ты не знаешь, что с нашим Серёгой? Сдаётся мне, последнее время неладно с ним, а?
— Серёга? — удивляется Толька Егорец. — Ты разве не знаешь, Илько? Гы-ы! — хохочет он и тут же примолкает под строгим взглядом старика. — Да ведь Тонька-то Рыжухина, Антонина Васильевна теперь, приехала. Не понимаешь?
Дед Илько сердится, ему не нравится весёлость подпаска и его говорливость.
— Ну и приехала, — говорит Илько. — Ну, и что из этого, что она приехала?
— Да ничего, Илько. Она ведь теперь учёная, с высшим образованием. Коровий инженер, куда теперь!
Дед Илько недоумевает ещё больше, и Толька Егорец наслаждается его недоумением.
— У Серёги любовь с ней была, и письма они писали друг другу. Я как-то подсмотрел: «Милая ты моя ласточка! Я не мыслю без тебя…» и всё такое прочее. «Не мыслю…» Гы-ы! Я ему говорю: брось, Серёга, руби дерево по себе, куда нам? Он разве послушает? Чуть не подрался со мной, а теперь…
— Что теперь?
— Да то… Вот у нас председатель неженатый и тоже с высшим, и будто он ей, значит, председатель, предложение делает по всем правилам. А Серёга…
— Ну…
— Страдает Серёга. А я ему ещё раньше говорил. Так он разве послушает? Тоже шибко грамотный, книжки читает. В институт, говорит, поступлю. Тоже дурак, из-за бабы. Их вон сколько, баб-то, хоть на шею вешай вместо галстуков. Сегодня рыжую, завтра черную. Гы-ы!
Дождь не прекращается — пронзительный весенний дождь хлещет по земле, по людям, по кустам, и коровы с удовольствием подставляют ему линяющие бока со светлыми пролежнями за долгую вьюжную зиму.
2
Куст черёмухи опрокинуто колеблется в озере одиноким пушистым облаком. Солнце ещё не всходило, и голубое небо светло смотрится. Серёга сидит рядом с черёмухой, и его отражение купается в тёмной глубине озера.
Серёга отчаянно рус, от пяток до бровей он выгоревшего, линялого цвета. Коровы разбрелись далеко по берегу, дойка кончилась, и машины увезли бидоны с молоком, и голоса доярок смолкли. Доярки тоже уехали в село, водрузившись на бидоны, весело хохоча и подпрыгивая на ухабах. Теперь они приедут на стойло в полдень для второй дойки, и пастухи будут спать в шалаше, а дед Илько спрячет в тень одну голову и всё остальное тело оставит под солнцем. Доярки будут петь частушки, мешать пастухам спать, и Толька Егорец всё равно будет самозабвенно храпеть, а дед Илько тяжело ворочать своё старое тело и сердито ворчать в полусне на голосистых доярок с их вечной бабьей крикливостью и суетой.
Серёге двадцать четвёртый год. Он полон неясных желаний, непонятных путаных мыслей, почерпнутых из прочитанных книг и учебников, рядом с неосознанными инстинктами в нём бьётся пытливая и страстная мысль. Серёга — мыслитель. Несмотря на молодость, он много знает, он уже два гада готовится к поступлению в Тимирязевку и читает серьёзные книги. Иногда он может спокойно отойти от нужного курса далеко в сторону, стоит ему только увлечься интересной проблемой. А с виду он незаметный, веснушчатый и белёсый парень.
Серёга оглядывает рассыпавшееся по берегу стадо и видит далеко фигуру деда Илько. Если говорить честно, то из-за него у Серёги сегодня скверное настроение. И если разобраться, опять-таки виноват новый председатель, Шатилов. И зачем ему, спрашивается, нужно трогать старика? Ну, с половины июля вступает в строй новая ферма и на пастбищах вводится механическая дойка, монтаж передвижной «ёлочки» уже заканчивают, — ну, а при чём здесь дед Илько? Всю жизнь ходил старик за стадом, вечный пастух, и никто не может себе представить села без деда Илько. Рождались дети, вырастали, женились, разъезжались по огромной стране, а дед Илько бессменно, каждую зорю оглашал сонную утреннюю тишину хлопаньем кнута и своим голосом: