Гроб опустили, он подошел и бросил в могилу горсть сырой земли. Затем он опять отступил в сторону, и только тогда глазам его стало горячо и сердцу покойно. Он вначале не видел ракит, хотя смотрел на них, но постепенно их проснувшиеся ветви заплескались в его глазах все отчетливее. За несколько часов дождя, солнца и теплого ветра мелкая россыпь почек на них увеличилась, стала заметнее, сами ветви отяжелели от пробудившейся и томившей их силы. Под нестихавшим, как это часто бывает весной, ветром ветви были в беспрерывном движении, они изгибались в бесконечной голубизне неба, свивались в жгуты, вновь дружно устремлялись по ветру в одну сторону. Василий смотрел долго, он теперь понял, что и землю, и небо, и ракиты, и ветер, и его самого соединял в одно целое какой-то один ток, один непрерывный согласный звук.
— Эй, Василь Герасимович! — позвал его кто-то. — Все готово. Пора.
— Идите, идите, я догоню, — не поворачиваясь, глухо отозвался Василий и еще долго стоял недалеко от свежего, собственноручно выструганного креста, среди высоких и беспокойных ракит, после полудня и особенно к вечеру их беспокойство начинало усиливаться, теперь ветер частыми порывами чувствовался даже в самом небе, взявшемся в высокой голубизне зеленоватыми ветровыми полосами.
Обед закончился быстро, выпили раз, другой, заели хлебом с селедкой, мочеными яблоками, огурцами, все больше в молчании. Утомившиеся за эти два дня старухи тоже не засиживались, и скоро за пустым длинным столом осталось человек пять с центральной усадьбы, все любители выпить и поговорить, но перед самым заходом солнца и они угомонились, и когда Петр-тракторист приехал на тракторе с прицепной тележкой за отцом, все они, торопливо опрокинув по последней, заторопились уезжать.
Только сам Андрей, несколько захмелевший, никак не поддавался уговорам сына, и тот, румяный, молодой, начинал сердиться.
— Ну, хватит, батя, — решительно заявил он. — Будешь дурачиться, уеду, а там добирайся как знаешь… У меня тоже дела!
— Знаем мы твои дела, девка ждет, — хотел накоротке отмахнуться Андрей, но тут же засуетился, усиленно заморгал и для придачи весу своим словам щедро наполнил стакан из стоявшей на столе бутылки.
— А хотя бы и девка, так что? — Глаза у Петра холодно сузились. — Ты что, в мои годы без девки обходился, батя?
— Да ты поезжай, поезжай, — с тихой и даже несколько робкой усмешкой заторопился Андрей. — Я и тут переночую, а коли надо будет, доберусь. — Он вытянул, словно напоказ, ноги в новых резиновых сапогах и кивнул в сторону Василия: — Когда еще с ним повидаемся, а мы вместе, считай, с бесштанной поры росли… Поезжай, Петр Андреевич, ты меня сегодня не дожидайся! А матери скажи, как есть.
Петр еще потоптался у порога, хмуро поглядывая то на отца, то на Василия, и затем как-то незаметно вышел, и Василий с Андреем остались вдвоем в ярко освещенном и совершенно пустом доме.
— Слышишь, Вась, — предложил Андрей, поднимая голову. — Хочешь, я выскочу, крикну… Поедем ко мне ночевать, а?
— Не надо.
— Ну, не надо так не надо, — тотчас согласился Андрей. — А то подумаешь чего…
— Ничего я не подумаю, а ты сам зря остался, — сказал Василий, прислушиваясь не то к странной и гулкой тишине пустого дома, не то к себе, к тому, что где-то рядом с сердцем то исчезала, то вновь разгоралась тихая и как бы притупленная боль, стараясь заглушить это неприятное ощущение, он подвинул к себе стакан, плеснув в него из бутылки, кивнул Андрею, и они молча, понимающе выпили. Молча посидели и опять слегка приложились, сейчас они оба чувствовали все более укреплявшуюся внутреннюю связь, и, хотя они были совершенно разные, связь эта все более усиливалась. Что-то почти забытое, темное, дремучее просыпалось в душе у Василия, и он, не обращая внимания на Андрея, казалось чутко сторожившего каждое движение хозяина, огляделся. Уже опустилась глубокая ночь, и небольшие окна сияли блестящими, бездонно черными провалами. «Это ночь, ночь, — с лихорадочной внутренней дрожью подумал Василии. — Это все она! Она! Что-то нехорошо…»
Он встал, намеренно не спеша начал было задергивать старенькие ситцевые занавески на окнах, но чей-то, показалось — посторонний, голое остановил его.