Староста сощурил зеленоватые глаза и, едва скрывая усмешку, сказал:
— Ни я, ни сельское управление — мы не можем выдать тебе свидетельство. Сначала нужно заявить в районное управление, что о Мареке нет никаких известий. Это напечатают в официальном бюллетене — газетка такая, с просьбой, чтобы каждый, знающий о нем что-либо, сообщил. Эту заметку получат в консульстве в Америке, и там будут наводить о нем справки…
Зуза мало что уразумела из этих слов, а только почувствовала, как надежда, не успев расцвести, опять увяла. До нее уже не доходило, о чем староста толковал дальше.
— Если и в Америке ничего не узнают про Марека, то сообщат нашим властям, и тогда они выдадут свидетельство, что Марек пропал без вести…
— И долго это протянется? — непроизвольно вырвалось у Зузы. Староста ехидно усмехнулся.
— Как видишь… долго!
— А когда примерно?
— Ну… к осени, наверно, дождешься! А может, и раньше.
Все сказанное им громоздилось перед Зузой исполинскими горами. Своей тяжестью оно придавило ее, слабую, как сухой осенний листок. Она уже не видела ни двери, ни в какой стороне выход. С трудом выбралась из сетей этого злого паука и ушла, не попрощавшись, с камнем на сердце.
В первых числах мая Павол вернулся из Витковиц домой, бросил в угол на лавку свою котомку и сказал:
— Ну вот… опять домой на целую неделю.
— Что случилось? — ничего не понимая, спросил отец.
— Выгнали нас с работы на неделю, потом опять возьмут на время.
— Всех?
— Нет. То одних, то других.
— А зачем они так делают? Скажи!
— Говорят… кризис, — ответил Павол, не вдаваясь в объяснения. Впервые это странное, непонятное слово прозвучало под их черной крышей.
— Что?
— Кризис.
— Гм…
— Хозяева говорят, что у них нет для нас никакой работы. Мол, никто ничего не покупает, из-за этого сокращают производство. Поэтому столько рабочих им не требуется… и они время от времени будут отправлять нас по домам на несколько дней.
— И заработка тогда не будет?
Вот чего боялся старый Гущава. Павол подтвердил:
— Конечно, не будет. Хозяева завели такой порядок, чтобы самим не понести убытка. А рабочему люду станет еще хуже. И вообще всей бедноте.
Старику Гущаве все это мало понятно. Последнее время Павол вел такие разговоры, каких в деревне и не слыхивали, употреблял выражения, которые здесь теряли смысл и были пустым звуком. Однако за ними смутно ощущалась какая-то правда, которую уже поняли другие люди в далеких городах и на фабричных дворах. Вот и нынче Гущава столкнулся с новым, не известным ему фактом.
— Ну, и это, о чем ты говоришь… это и есть кризис?
— Нет. Кризис — это… этого никто толком объяснить не может. Зато люди чувствуют его на своей шкуре и говорят, что дальше пойдет еще хуже. Так объясняли там, в Витковицах, на собраниях. Да ведь мы и сами не слепые, видим, как все в этом мире запутано. Почует фабрикант, что можно на каком-то товаре нажиться, он и давай его выпускать, нет бы подумать да посмотреть, надо ли его столько. Вот так, без всякого соображения, и действуют, а чтобы товар обходился им подешевле, выгоняют часть рабочих; остальные должны работать и за себя, и за уволенных, а заработок им не повышают. Наоборот, жалованье снижают до того, что и жить не на что.
— Раз товар производится дешево, то фабриканты могли бы и цены снизить. Ведь нам много всего надо, да денег нет. Вот никто и не покупает.
В глазах Павла блеснула довольная искорка.
— Вот видите, отец! И я говорю то же самое. У них склады ломятся от продуктов, одежды, обуви и прочего добра, а среди нас все больше таких, у кого нет работы, потому и денег нет, и люди ходят голодные, раздетые-разутые, ничего не покупают. Поэтому на фабриках, чтобы товар не оседал на складах, останавливают работу… и растет число безработных. Так все и крутится, как колесо.
— И долго так будет продолжаться?
— Может, и долго… кто его знает? Пока у людей терпение не лопнет. Хозяева ведь ничего не теряют. Вместо того, чтобы вкладывать капитал в товары, которые никто не покупает, они несут деньги в банк и получают проценты. По крайней мере, верная прибыль. Им бы только побольше прибыли урвать. Представляете, отец: когда в Америке случался высокий урожай пшеницы и кофе, то пшеницу скармливали скоту, а кофе выбрасывали в море, лишь бы не сбавлять цены. А миллионам людей есть нечего. Видите, как ненормально устроено: всяк ищет выгоды только для себя, а до остальных им и дела нет. Всяк преследует только свою цель и идет к ней даже по трупам других.