— Была. Я хотела узнать, не пришло ли что-нибудь… каких-нибудь вестей… Для венчания…
Павол все понял.
— Зузочка, скажи, ты очень страдаешь, что наш малыш появится на свет до свадьбы? Тебя это точит? Или тебя слишком донимают злые языки? Признайся!
Но Зуза не призналась в том, что ее преследует и мучит. Ей не хотелось беспокоить Павла. Она вспомнила о жене Педроха и сказала:
— Нет, не слишком. Одни против меня, зато другие защищают. Вчера приходила Агнеса. Педрох тоже говорит, что если мы любим друг друга, то никакого греха здесь нет.
— А ты любишь меня?
Зуза обняла его и молча склонила голову ему на плечо.
— И ничего теперь не боишься?
— Не боюсь!
Павол опять на целую неделю остался без работы. Он помогал по хозяйству дома и у Зузы, но особых дел не было. Близилось время копать картошку, потом убирать капусту, рубить ее — а там и зима. Холодные ветры подули над вспаханным жнивьем. Склоны гор стали серыми, леса почернели. С вершин гор доносился приглушенный звон колокольчиков — это стадо коров продиралось сквозь кустарники. Солнце — азартный игрок, — кажется, проматывало последнее золото. Дни были пропитаны густым туманом.
Последнее время Юро Карабка часто заходил к Павлу. После возвращения из тюрьмы он сильно изменился. Близких друзей у него не было, да он и не искал их. В деревне он был один-одинешенек, как засохшее дерево в молодом ельнике. У него не лежала душа к ночным проказам деревенских парней, не трогали его звуки вздыхающей гармони, провожавшей по вечерам парней на гулянки. Старая Карабкова украдкой наблюдала за ним. Перемена в поведении Юро озадачила ее. Она терялась в догадках и приставала к нему:
— Юро, почему ты такой… невеселый? Точно свет тебе не мил. Из дома ни ногой. У тебя ничего не болит?
— Нет, ничего, — отвечал Юро.
— А все-таки… скажи!
И тогда Юро сказал матери правду, хотя слова сына не дошли до нее.
— Ничего со мной, мамка, не случилось. Только ничто мне тут… не в радость…
Старая Карабкова чувствовала, что прежний деревенский мир, в котором до сих пор Юро жил не тужил, ему опостылел. Он познал новый мир, в котором еще не мог разобраться и передвигался ощупью, будто с повязкой на глазах; и все же этот мир притягивал его своей новизной и тем, что в нем он на каждом шагу делал ценные для себя открытия. Этот мир помог Юро понять пустоту тех дней, которые до недавних пор составляли его жизнь, как и жизнь других деревенских парней; теперь он сам удивлялся своей бессмысленной выходке, на которую его подбили и за которую он отсидел в тюрьме. Что это дало? Выбить окна фары… как будто церковный совет не может собраться у пономаря, у старосты, в любом другом доме? Разве это помешало созвать совет, заседать? Разве битьем стекол он не сыграл на руку церковному совету? Или к совету не примкнули даже те, кто раньше держался в стороне?
Он вспомнил, как Павол внушал Совьяру: «Надо разоблачить перед народом политику фарара, настроить против него большинство!» Тогда Юро не верил Павлу, спорил с ним, припомнив какую-то глупую историю о том, как двое — то ли сапожники, то ли портные — остановили целую армию со всем снаряжением…
Юро понял, что Павол уже тогда был на голову выше их всех, а трусливый Совьяр ему в подметки не годился. Теперь его особенно тянуло к Павлу, потому что тот приезжал домой из большого города, где жизнь интереснее, где больше видят, но где и больше нужды и горя. Павол тоже любил общаться с Юро. Однажды он признался:
— Я, дружище, тогда готов был раздавить тебя, как жабу! И как тебе взбрело в голову отмочить такую штуку?
Юро смущенно улыбнулся:
— Ну, да теперь меня ни один черт не попутает. Не потому, что пришлось отсидеть, а и впрямь… такого дурака свалял!
— Ладно уж. Вперед умнее будешь. А больше всего мне понравилось, что ты никого не выдал. Я знаю одно: что ты не сам до этого додумался. А кто тебя подбил на это, теперь уже не важно.
Юро согласно кивнул, досадливо повел плечом:
— Какое это имеет значение?
Они сидели под явором во дворе Гущавы. Сухие листья густым желто-багровым ковром устилали землю. Из дома вышел старый Гущава. Он озабоченно сказал Павлу:
— Сгреби листья и отнеси в конюшню. Не пропадать же добру…
С полей дул холодный ветер и относил к лесу золотистую пыльцу, которую в воздухе рассыпало неяркое солнце. Земля молчала.
— Расскажи еще что-нибудь, как там было… в тюрьме-то.
Юро не заставил себя просить и, как мог, рассказал о том, что с тех пор гвоздем засело в его юношеском сознании.