Вавро застыдился и, не говоря ни слова, отошел к нужному месту. Насмешку старичка он проглотил, как горькую пилюлю. Рассердился на себя, — какой он рассеянный и бездумный, ходит, как безрукий слепец. С чего это он встал к этим старикам да слушал их ворчливые речи? Он так далек от их мира, он молод и все еще ждет, что принесет ему судьба, а у них, конечно, все уже позади, и они только доживают остаток жизни.
Сдав письмо, Вавро выбежал на улицу. Он ничего не видел, не слышал, потому что все еще раскаленным железом жгли его слова старого пенсионера: «Заказные-то — рядом, разве не знаете?» Еще бы он не знал! В состоянии же он прочитать надпись над окошками и на почте бывал сколько раз, все он знает…
И потом: «Тоже за пенсией, молодой человек?» Так и стоит перед глазами этот юркий розовый старичок со своими насмешливыми глазами за желтыми «ободками очков, слышится его смех, который — черт знает почему — кажется ему таким ядовитым. «За пенсией?» — старик проговорил это так, будто бил себя в грудь и кричал: «На это имею право я, имеем право мы — мы отслужили свое, теперь пускай послужат зеленые мальчишки, как вы, молодой человек! Только далеко всем вам до нас!»
Живут под стеклянным колпаком, думает Вавро. Совсем как старый, засохший репейник, который ни солнце не воскресит, ни мороз не побьет, и все же он сухими своими листьями впитывает влагу, направляя ее к мертвым корням.
Что-то кричит, вздымается в душе юноши: «Да я ведь хочу работать, трудиться, хочу добыть себе место под солнцем, как все живое, хочу жить и работать! Мне еще и двадцати нет — мне ли думать о пенсии, об этой заплате на изодранный плащ, мне ли думать об отдыхе, когда силы кипят в молодом теле, а голова полна мечтаний и планов?»
На углу улицы кто-то окликнул его.
— Вавро! Что поделываешь?
Оглянулся: Марек, он стоял вместе с Кмошко, веснушчатым, как яйцо дрозда. С ним Вавро был незнаком.
— До сих пор — ничего, — ответил Вавро, пытаясь улыбнуться. — А очень бы хотелось!
— Да и мне тоже, только хотеть — мало!
— Повсюду протекция, — подхватил Кмошко. — У нас в деревне месяц тому назад учителя выбирали… Ты ведь знаешь, чем дело кончилось? — обратился он к Мареку.
— И Вавро знает, — отозвался тот. — Он тоже подавал прошение, и Петер.
— Приходится ждать. А это тяжко.
— Ждать да ждать… Нет хуже.
— Вот и с нами так, — снова начал Кмошко. — Перед жатвой советовали крестьянам: не продавайте хлеб сразу после уборки, погодите, когда цены установятся! А как же мне ждать, как не продавать, если мне банк грозит? Вон они, все такие, — он махнул рукой в ту сторону, где стояли крестьянские возы. — Скупят у нас по дешевке, а потом назначают высокие цены. Что я хочу сказать-то, не соврать — одним-то ждать легко, а другому и просто невозможно. Так-то.
— Долго не выдержишь, — заметил Вавро.
— Почему не выдержишь? Человек все выдержит. Я жду уже полтора года, нет, больше, и… Зарегистрируйся на бирже, там иногда что-нибудь перепадает…
Вавро вернулся домой с таким чувством, будто только что вынырнул из бездонной холодной глубины, в которой тонул, теряя сознание. Там, в этой глубине, он был ничем, чужеродным телом в необъятности холодной стихии, крошкой, упавшей со стола жизни и потонувшей. Эта бездонная глубина лишила его ощущения бытия, стерла черты лица, поглотила мысли, отняла имя, превратила в мельчайшую песчинку, что осела на дне — просто песчинка, ее и не различишь…
Как это Марек сказал? Зарегистрируйся на бирже… Вавро вскинул руки, как испуганный человек, чтоб защититься.
Биржа?
Опять устрашающий образ: морское дно на невероятной глубине, песчаное дно, где никто не различит отдельных песчинок — биржа и номер, номер без определенного представления и содержания, сливающийся со столбцами остальных сотен тысяч номеров в безумный хоровод бездушных цифр, в которых уже никто не в силах разобраться. И он должен стать номером? Исчезнуть из мира, как заключенный, — просто номер в тюремной камере, как раб, — номер на бескрайних плантациях? Быть выкинутым за борт, как миллионы безработных?
Взмахнул руками Вавро — в глазах его кричал ужас при мысли, что его поглотит какая-нибудь рубрика, всего лишь незаметная струйка в море подобных же рубрик, подобных же человеческих судеб.
Нет! Еще нет! Еще надо ждать и надеяться!
И эта неделя потащилась, как тачка по вязкой дороге. В пространстве времени капля за каплей падали минуты, стучали в сознание Вавро, напоминая, что все, ожидаемое человеком, должно быть куплено ценой опасений и трепета.