Мне, конечно, на такие вопросы легко ответить: петуха я у мусорной кучки всегда вижу. И галстук собственными руками завязываю. Так ведь народный-то гнев — не крик петушиный, а галстук вовсе не похож на петлю виселицы.
Восстание?
Допустим, теперь, когда и выстрелов не слышно, и страхи все миновали, вам по неизъяснимой фантазии историка, восстание, чего доброго, представляется красиво повязанным галстуком на шее гордого народа, преисполненного достоинства…
Но поймите же, черт возьми, не я ведь этот галстук завязывал — просто вертелся в гуще событий и в лучшем случае держал его за узкий конец.
Вышло так, что впутался я в дела, у которых ни с моим ружьем, ни с моей собакой и общего-то ничего нет. Зато в лесу мой участок и узнать было невозможно.
Там, где прежде трубили олени, затрещали автоматы, а на лесосеках, где одна земляника алела, закраснелась кровь человеческая.
Однако все, что мне известно, — это лишь сучья, те щепки, что летят, когда лес рубят.
Какой же дьявол подучил вас терзать меня? Ни за какие коврижки вы не заставите скрипеть пером по бумаге; школяр я, что ли? С меня и того довольно, что приходится записывать кубатуру дров и дни, отработанные лесорубами. Да я рехнусь, поддайся я вашим уговорам хоть на один миг.
Впрочем, писать хронику собираетесь вы, всяк видит, как вы от этого полнеете.
Так и быть, расскажу, что нужно, а вы записывайте. И не бойтесь, что вам чернил не хватит. Скажу я немного, и сдается, не будет в моем рассказе ни головы, ни хвоста. Вроде козленка, которого на лужайку выпустили, буду я прыгать от одного к другому, с пятого на десятое.
А там уж ваше дело в порядок все привести. С чего и начать — право не знаю. Вам, разумеется, хочется узнать все по порядку: кто первым был, кто присоединился к нему, чем занимались эти люди, как дело разрасталось — словом, хочется вам знать, из какого мяса похлебка сварилась. Но тут мне сказать приходится, что не так-то все было просто — не сразу сготовилось. Разные силы объединились, многие обстоятельства повлияли, а их постигнуть обычным смертным вроде меня не так уж легко. Трудись вы хоть до седьмого пота, не удастся вам изобразить события, в которых участвовал и которые наблюдал любой из нас, тютелька в тютельку так, как они происходили. Один новые дырки на поясе сверлил, а другой в это время жирный подбородок утирал; пока одни от немцев удирали, другие в них стреляли — и часто каждый действовал сам по себе, на свой страх и риск.
А чтобы вы раньше времени не состарились за своим почтенным занятием и могли все-таки в своей хронике кое-что отметить, попробую-ка я припомнить, что в памяти сохранилось, пока, упаси бог, не погасла моя трубка.
Ну, так слушайте же…
I
Однажды в июле — а было это в 1943 году — отправился я на обход в лес. Меня мало заботило, у какой елки в долине Калиски поднимал заднюю лапку мой пес, безразлично мне было, что на полянке, которая у нас называется Малым Болотом, заяц дорогу перебежал. Их на моем участке так мало, что и говорить не стоит, а сбить меня с пути к цели, которую я себе поставил, не удавалось покуда никакому длинноухому. Не остановил меня и стук дятла, который прилип к дуплистому явору и долбил дыру в нем до самой сердцевины. Я торопился пройти лес, где пахло прошлогодним листом и грибами, лишь бы поскорей добраться до Большого Болота.
Не знаю, есть ли у вас в душе охотничья жилка, тревожат ли вообще вас наши дела. Не то поняли бы вы, как я расстроился на Большом Болоте, увидев, что дикие свиньи всю топь наизнанку перевернули, весь луг взрыли, подкапывая и выгрызая мясистые корни папоротника и клубни кукушкиных слезок. Разглядев отпечатки копыт, ясно представил я себе, как кабаны своими мускулистыми ножками месили липкую грязь, даже чавканье и хрюканье этих черных дьяволов мне слышалось.
Значит, прав сосед Врбец, — он в горах живет и давно жалуется на кабанов, которые портят картошку; значит, появились они и здесь, горы и долы вдоль и поперек перепахивают.
Помнится мне хорошо: в тот день солнышко вовсю припекало, воздух дрожал в тени старых деревьев. Укрылся я под огромным деревом, где из-под прошлогодней листвы выбилась густая поросль молодых елочек и буков — семена сюда ветром нанесло. Только вздумалось мне отдохнуть, полюбоваться белым светом, только я на мох присесть собрался, как моя собака вдруг повела носом по ветру, голову опустила и — гоп! — вдоль опушки помчалась. Я за ней. Пробежала собака, остановилась, мордой кустики черники раздвинула и давай нюхать, отфыркиваться, шерсть на ней дыбом взъерошилась. А как не фыркать, как не ощетиниться? Учуял пес гнусное злодейство: в разоренном гнезде кровь погибших рябчиков чернела, а истоптанная земля все еще пахла дичью.