В обратный путь мы шли порознь. Я догнал Безака как раз в ту минуту, когда он бранил Лищака за его несдержанность. Но Робо был недоволен результатами сходки.
— Ведь они сами не знают, за кого они, — твердил он Безаку.
— Наоборот, — убеждал его Безак, — очень даже хорошо знают. А после твоих слов еще лучше поняли. Они все как один думают о себе, о своих выгодах, но понимают, что не добьются ничего, пока мы в главном не победим. Поэтому им все-таки придется помочь нам.
Робо проявил характер и сдался не так легко:
— Зря мы себя выдали…
— Не бойся… Ведь и они уже сыты по горло… Тоже точат ножи — нам это известно — здесь, всюду… Так же, как и мы. Безусловно. Самое главное — у всех у нас общее точило.
Разговаривая так, мы вернулись в деревню.
Вас как хроникера не занимает, конечно, кто доставил в долину вертела, кружки и пустой бочонок. И кажется мне, вы вообще без всякого интереса отнеслись к моим стараниям описать вам все это сборище. По-моему, упомянуть о нем надо, такие встречи ведь мы потом не раз устраивали и всегда добивались своего, ясно понимая, что именно нам нужно: мы исходили не только из личных интересов и желаний.
Как бы там ни было, вечером мы сошлись на том, что эта первая прогулка, казалось бы преждевременная, все-таки кое-что дала. Мы понимали, что ближайшие события сами повлияют на умы и подтолкнут тех, кто до сих пор не мог окончательно сказать ни «да», ни «нет».
Я и не заметил, как за чаркой застала меня ночь. В свою долину я возвращался один-одинешенек. Светил месяц, и легко у меня было на душе. Я думал о различных делах, которые меня занимали, припомнились трое русских топографов, которые почти год назад, вдали от родины, ежеминутно могли угодить в петлю; то опять представлялась старая Побишка, ни за что ни про что потерявшая сына. Думал и о своих сегодняшних собеседниках. Им, в общем-то, живется недурно, и все же они чувствуют, что сук, на котором они сидят, подламывается… В эту тихую ночь я еще лучше понял, как содрогается мир, как бушует ураган, и ясно мне стало, что человек, ни о чем не думающий или думающий только о себе, похож на былинку.
Неподалеку от перекрестка, где утром я встретил тетушку Трчкову, с боковой дорожки послышалось чье-то пение. Пьяный мужской голос, прерываемый икотой, прыгал, как птица с елки на пихту:
Меня разобрало любопытство, кто это так разгулялся на лесной дороге, кто так веселится и распевает. Я укрылся за толстым вязом и стал ждать.
затянул прохожий новую песню, приближаясь ко мне. Я сразу догадался, что он возвращается откуда-то со свадьбы: ведь эту самую песню сваха поет молодухе.
— Отдай пирог! — выступил я из-за дерева, притворяясь грабителем.
Гуляка струхнул, а я сразу его узнал, хоть от страха он страшно скривил рожу.
— Во имя госп… Ох, это вы, пан лесник, черт бы вас побрал… Напугали же вы меня! — сказал сапожник Ремешик, придя в себя, загоготал и тотчас пустился в разговор.
— С крестин, значит, иду… Слышите? Крестили мы тут одного мальчонку… ну, и того…
— Идите-ка вы с богом домой, сосед, — сказал я ему, видя, что у него заплетается язык, — да не ошибитесь дорогой! Возвращаетесь с крестин, а поете свадебные… где же это видано?
— Не важно, какая песня… Человеку полагается песни петь, если он ночью идет, не слыхали? — продолжал болтать сапожник. — Так будто ему смерть сказала. Знаете Трангоша из Быстрицы?.. Так тот однажды шел ночью домой, слышите?.. Темно было, как в погребе, и по дороге столкнулся он нос к носу со смертью. Та здорово разозлилась… слышите?.. Влепила ему, значит, здоровую оплеуху, да и говорит: «Как в другой раз пойдешь ночью домой, — пой или свисти по крайней мере, чтоб я тебя слышала!» С той поры… слышите?.. у Трангоша пятно на щеке черное…
— Так чего вы боитесь? — спросил я.
Ремешик понизил голос и, притянув меня к себе, сказал:
— Честное слово, этого… А потом еще молю бога, чтобы он уберег нас от войны. Хоть я всего-навсего сапожник и человек глупый, а вижу, что творится… Тоска какая-то на меня напала… Слышите, все люди одно только и говорят: плохо дело, война нас всех погубит… Ведь оно так и есть! Ой-ой-ой, где стоит фронт… под Карпатами уже, слышите?..
— Ну, сосед, прощайте, доброй ночи, и не бойтесь ни пятен, ни фронтов, ничего, — сказал я ему на прощание.