Я вижу: вы опять достаете носовой платок, будто бы высморкаться, чтобы как-нибудь повежливее остановить мою пустую болтовню. Понимаю: в этом мы никогда не сойдемся. Вы — интеллигент, живете в четырех стенах, питаетесь бумагой и запиваете чернилами. Вам никогда не понять того, кому бумага нужна прежде всего, чтобы завернуть кусок ветчины, но у кого просто голова идет кругом, стоит ему только высунуть из дому нос и увидеть, как прекрасна вселенная…
Ну, ладно, не стану нагонять на вас тоску, скажу прямо, что не успели мы выйти из лесу на Большое Болото, как около охотничьей избушки послышались какие-то подозрительные звуки, голоса и шум.
Из осторожности мы залегли. Розка слегка вздрагивала и прижималась ко мне, пока я снимал ружье и прикладывал его к плечу.
Вскоре мы освоились с темнотой; стало видней. Представьте же себе наши чувства, когда вместо двух человек мы ясно разглядели пятерых, и среди них, насколько можно было разобрать в темноте, не было ни одного Козлова.
Люди эти, видимо, подбирались к охотничьей избушке.
Вы там уже как-то побывали и должны знать, что избушка построена не на год и не на два. Это не какой-нибудь плохонький сарайчик; двери хорошо подогнаны к косякам. Кроме того, ключи были у меня.
Мы вслушивались в голоса незваных гостей, чтобы определить, с кем в конце концов придется иметь дело. Они говорили так быстро, что ничего нельзя было понять; мы заметили только, что это не наши, и, хотя издали не разобрали ни единого словечка, нам показалось, что говорят они по-русски. Это было мне на руку.
— Лежи здесь, — шепнул я жене, — а я пойду к ним.
Знаю, это пришлось ей не по душе — она побаивалась за меня, — но мне понравилось, что она даже не пыталась отговаривать. Прекрасно понимала, что всякая голубка должна покорно смотреть на проделки своего голубка. Моя Розка, так и знайте, хорошая жена.
Итак, я встал, прицелился и выстрелил в воздух. При вспышке я успел хорошо разглядеть всех пятерых. Когда наступила темнота, ослабленная светом звезд, люди, насколько я мог понять, порядком струхнули и остановились как вкопанные, ни живы ни мертвы. Я не заметил, чтобы кто-нибудь схватился за оружие.
Да и оружия-то у них, кажись, не было.
Я снова зарядил ружье и направился к ним.
— Ни с места, — говорю я им медленно и нарочно подбираю слова, мало-мальски понятные, — ни с места! Руки вверх!
Трое подняли руки, а двое бросились за избушку и там укрылись, а потому я еще раз выстрелил.
Стрельба, да будет вам известно, придает смелости. Это для меня все равно что хлеб и глоток вина, и во время стрельбы мне хочется песни петь.
На этот раз, однако, пришлось отставить такие приятные чувства: я был один против пятерых головорезов, которые, дойди до дела, могли голыми руками попортить мне прическу и вцепиться в горло и показать моей жене, как ее муж протянет ноги и умолкнет навек.
Теперь, когда все пятеро сошлись вместе, я смело зашагал к ним. Но не успел я подойти, как сверху, с противоположной стороны ущелья, неожиданно затрещала очередь.
Тррррр!..
Тут я разглядел, как один из пятерых сжал обеими руками свою голову будто клещами и радостно завопил:
— Русский автомат!
Все обернулись в ту сторону, откуда раздалась очередь. И мы увидели, как три темные тени быстро сбежали по склону вниз; не успел я и глазом моргнуть, как они очутились рядом с нами, меня уже обнимали оба Козлова и осыпали вопросами.
— Жив? Здоров? Кто стрелял?
— Я сам…
— А этого знаешь? — спросил затем Иван Козлов и подтолкнул ко мне третьего человека, который прибежал вместе с ними. Сказал Козлов это очень строго, точно дело шло о жизни и смерти этого третьего.
Гляжу… гляжу… Ах ты, боже мой! Ослеп я… что ли? Да ведь это Дюро, честное мое слово, Дюро Драбант во всей своей — как бы это сказать получше, — во всей своей партизанской красе!
— Дюрко! — кричу я, обнимая его. — Ах, дуралей ты этакий, болячка тебе в бок! Ты ли это?
Можете себе представить, какая началась кутерьма. Звать Розку не понадобилось, она сама пришла, услыхав, с кем я здороваюсь. Но тут было еще пять пленников, черт знает откуда взявшихся, и требовалось как следует их прощупать и проверить.
Братья Козловы взялись за них. Насколько я мог понять из торопливого разговора, это был, ей-богу, самый настоящий перекрестный допрос. Козловы спрашивали — только поворачивайся! — то одного, то другого, сыпали вопросами тут уж — живо, отвечай! А не то своих не узнаешь, взгреем по-свойски!