Как всегда, крестьяне пахали, боронили, сеяли, осенью снимали урожай, один год больше, другой — меньше, на тех же самых выгонах пасли скот и продавали его в город все тем же мясникам. Круг занятий оставался обычным, но прибавилась какая-то неимоверная тяжесть, от которой спасу не было; казалось, ненасытный упырь высасывал из них всю кровь. Земля под ногами и то уже не была такой надежной, как прежде.
Земля, которая дала жизнь стольким поколениям и вселяла чувство уверенности, теперь будто превратилась в болото, под зыбкой поверхностью которого таится бездонная черная трясина. Хозяева не смели загадывать на год вперед, самое большее — на завтрашний день. Если удавалось продать теленка или центнер овса, они, зажав в потной ладони засаленные бумажки, уныло размышляли: заплатить проценты по ссуде или отдать в счет долга кузнецу? Или рассчитаться с трактирщиком и лавочником хоть за часть взятого у них товара? Сердце, бывает, разболится от дум. Заплатить лавочнику — разозлится кузнец. А отдашь долг кузнецу — узнает лавочник. И вдобавок, крестьянина преследует банк, а с ним шутки плохи. Внесет проценты в банк и умоляет: «С долгом уж повремените немного, будьте так добры!» Беда грозовой тучей висит над головой крестьянина: кредиторы в любой момент могут схватить его за горло. Стоит появиться в деревне человеку, одетому по-городскому, с портфелем под мышкой, как у мужика мороз по коже. При виде его немедленно приходит на мысль судебный исполнитель — как тут останешься спокойным!
Кустари в городе сидели без дела. Канули в прошлое времена, когда они занимались настоящей работой. Самолюбие мастеров уязвляла необходимость перебиваться случайной работенкой. Сапожник мог на пальцах пересчитать, сколько заказов удалось ему получить за целый год, а заплаты и набойки — не та работа, чтобы ею гордиться. Портные украдкой перешивали старье и с нескрываемой злостью косились на магазины готового платья фабричного производства. Кузнецу не оставалось ничего другого, как согревать над горном праздные руки, пока ученик уныло постукивает молотом по наковальне, выпрямляя ржавый гвоздь. Все погрузилось в беспросветную тьму. После нескольких лет необычного оживления, когда работа кипела и веселье тоже било ключом, наступила пора тихого прозябания. Собрали налоги за несколько лет сразу, и пресловутая гордость мастеров лопнула как мыльный пузырь. В довершение всего последовали экзекуции — описи имущества.
Бесполезно было тешить себя воспоминаниями о добром старом времени: настоящее становилось все более безотрадным, и думать о прошлом, не находя в нем предвестий лучшего будущего, значило открывать доступ слабости и отчаянию. И это убийственное состояние беспомощности, бессильное отчаяние служили благодатной почвой для возникновения все новых и новых трактиров. Они плодились в деревнях с такой быстротой, что поистине пить должны были все, «кто в бога верует», включая женщин, а молодежь и подавно. В трактирах заливали вином неизбывную боль, которая неизвестно с чего привязывалась к людям, промывали мужицкие глотки, сдавленные невидимым врагом.
Крестьяне ходили за своими кредиторами и упрашивали: «Подождите, христа ради!» Ходили от судьи к адвокату, в налоговое управление, умоляли судебных исполнителей: «Повремените до зимы, вот начнется вывозка леса, тогда уж и заплатим…» Но если даже повременят и дадут отсрочку — разве это спасет положение? Не убывающие, а наоборот, растущие из-за процентов суммы долгов преследовали должников даже во сне; любая выручка целиком шла на то, чтобы заткнуть алчную пасть чьего-то преуспеяния, и не доставляла ни малейшей радости. Кустари, в прежние времена самодовольно наевшие брюшко, забыли про свой гонор, когда пришлось затянуть ремень на последнюю дырку. Кляня судьбу, они в поисках причины своего тяжелого положения попадали в заколдованный круг, из которого не видели никакого выхода.
Каждый искал такой уголок, где можно было поделиться своими невзгодами и тем самым отвести душу, утолить горе сознанием, что катастрофа не миновала и других. И если встречали человека, которому жилось полегче, слушали его неохотно, в душе завидовали и утешались тем, что скоро и ему несдобровать… В этой гнетущей обстановке трактиры вырастали, словно поганые грибы. Люди попадались на эту приманку, как мухи на клейкую бумагу, выставляли напоказ свое горе и впадали в еще большее отчаяние. Тут спускали последние гроши, пили в долг, отсюда брали начало поступки, за которые грозила загогулина соответствующего параграфа, тут давала трещину устоявшаяся, затхлая мораль средних слоев, и дальше все катилось по наклонной плоскости в омут и беспросветный мрак…