— Вот это здорово! Так и должно быть! — раздались голоса. — Тому, кто говорит правду и справедливо поступает, бояться некого!
Вы, я вижу, считаете теперь нужным узнать, что обсуждал Национальный комитет на своем первом заседании и вообще… какие вопросы стояли на повестке дня. Тут я вынужден сослаться на то, что однажды уже говорил о своей памяти, и попросить вас порыться в архиве да почитать протоколы. Они, несомненно, дорисуют вам картину заседания куда подробнее, чем любой из его участников. Я же могу сказать только одно: кроме того, что решили учесть все запасы и обеспечить нормальное снабжение, обсуждали главным образом вопрос, как лучше организовать местную вооруженную милицию и какие дать ей права.
Что? Сколько их было? Было их в общем человек двадцать — и молодых и пожилых, которых Робо Лищак, назначенный начальником, выбрал после долгих размышлений. А оружие? Оружие! Разумеется кое-какое оружие, как вам известно, было у нашего милого колбасника, но разве его хватало на двадцать человек! Оружия и впрямь недоставало.
Тут вмешался председатель Урбан.
— Пожалуйста, запишите, — сказал он нотариусу и, не мешкая, начал диктовать: «Персоналу наших двух лесных контор. Местный Национальный комитет призывает вас предоставить в распоряжение вновь созданной милиции все излишки оружия, без которого можно обойтись при выполнении служебных обязанностей, чтобы исправно вооружить…» — и так далее.
При этом он поглядел на меня, потому что я стоял рядом, и спросил:
— Так хорошо? Лесники шуметь не станут?
— Не станут! — кивнул я в ответ.
Как я мог ответить по-другому? Разумеется, самого лучшего оружия мы не отдадим, это я тут же смекнул. Двустволки с красивым узором, легкие винтовки с двойной нарезкой, с современным затвором и предохранителями — самые надежные, какие только можно пожелать… эти — ни за что! Отдать такое оружие — все равно что навек распроститься со своим лесом, все равно что погубить себя собственными руками.
«А «манлихерку» довоенного образца или старый дробовик — чего же не отдать? Пусть себе милиционеры побалуются. Пусть покрасуются со знаками своей власти, пусть нагоняют страх, постреливая в воздух над головами тех проходимцев, которые вздумали бы и теперь нарушать порядок и обходить закон…» — подумал я.
Когда комитет стал обсуждать, как помочь семьям добровольцев и как обеспечить нормальную работу в хозяйствах, чтобы никто не пострадал, оказалось, что это вопрос трудный и над ним придется попотеть.
Тут я спохватился, что уже третий день не был дома, ни словечком не дал знать о себе Розке, все вмешиваюсь в дела, которые решают другие. Сказать по правде, это было довольно бессовестно с моей стороны.
Я помчался домой; голова у меня была набита событиями последних дней. Когда это было: утром или под вечер? Светило солнце или по небу ползли облака? Ах, да разве это так уж важно? Словом, был обыкновенный день в конце августа, кое-где с полей свозили урожай, а на лугах у воды выбивалась щеточка отавы. Не стану утруждать себя подробностями, не хочу принуждать себя к роли поэта, да и ваша хроника ведь не поэма, нечего вам, значит, и важничать.
Подходя к верхнему концу деревни, туда, где за речкой под Пустым жмется цыганский поселок, я свернул с шоссе на тропинку. Уже во время торжественного призыва мне показалось странным, что все наши цыгане куда-то подевались, а бывало, стоит чему-нибудь стрястись в деревне, они уж тут как тут, словно по команде, раньше всех.
Старая цыганка Паулина, та самая, которую вы небось хорошо знаете, сидела перед своим шалашом и подбрасывала дрова в огонь. Лицо у нее смуглое, словно прокопченное, рябое, на голове космы, как воронье гнездо, а глаза — как угольки.
Она сверлила меня глазами с той минуты, как заметила, что я свернул на тропинку, хотя изо всех сил старалась показать, будто поглощена своей работой. «Лихоманка тебя возьми, старая ведьма! — подумал я. — Не так-то легко меня провести!» Однако цыганка довольно ловко это разыграла. Она прикинулась смущенной тем, что рубашка у нее бесстыдно распахнулась на груди.
— Где же ваш Мора? — спросил я у Паулины. — Куда запропали все ваши парни? Как речь о танцах, о музыке или о чем нибудь съестном, известно, вы впереди всех. Но там, где горит и жжется, где пахнет опасностью похуже, чем при краже кур, там вы даете тягу. Где они?