В долине нашей тогда все замерло. Чем занять нескольких людей, явившихся в лесничество на работу, я голову не ломал, они сами дело нашли. Не полагаясь на телефон и на радио, я стал чаще наведываться в деревню — ведь деревня жила, в деревню то и дело приходили новости, деревня менялась с каждым днем. И тут должен я, не глядя на интересы вашей хроники, похвалить милую мою жену, которая никогда не попрекала меня за то, что я оставляю ее одну и совсем забросил семейные дела. Розка моя хорошо знает: тот не мужчина, кто отсиживается на печи, когда у соседа крыша горит!
Да, частенько хаживал я в деревню и со спокойной совестью могу сказать, что гнало меня не одно любопытство. Как все, я бетонировал укрепления, участвовал в совещаниях Национального комитета, обсуждал с объездчиками кое-какие приготовления — и знал все, что делалось на лесопилке или на нашей узкоколейке.
Ох, много тогда работы было у этих чумазых чертей! Сколько леса, сколько камня да щебня надо было подвезти к Павловым тайникам и к Флюдричкам! А цементу сколько, не говоря о прочем…
Йожо Дебнар разрывался на части. Не потому, чтобы сбылось предсказание того шутника, который в день выборов уже видел, как паровичок Дебнара катит прямиком к Братиславе, — нет, просто вы могли видеть нашего славного машиниста всюду, где он был нужен. И хотя членство в Национальном комитете и в разных комиссиях отнимало у него столько времени, что он спокойно мог бы забросить свою машинку, — но нет! С большой неохотой и недоверием оставлял он ее на чужие руки, когда ему приходилось отлучаться хоть на день.
Я знаю об этом вот почему: однажды утром, идя на работу мимо депо, я невольно стал свидетелем разговора, который не забуду до смерти.
В открытых воротах стояла одна из четырех старых «кукушек» лесопилки, а Йожо Дебнар, ползая по ней, разговаривал с кем-то.
— Как следует ухаживай за моей машинкой, а то… не знаю, что с тобой сделаю! Следи, чтоб поршни ходили легко. Масла у тебя достаточно, не жалей!
— Да знаю, — буркнул парень, который должен был заменить Йожо, показывая своим тоном, что эти наставления излишни.
Дебнар, видимо, не расслышал, потому что гнул свое:
— Да топку… слышишь? Топку всегда держи в порядке. Огонь — самое главное…
Я стоял за штабелями буковых бревен; вдруг вижу, берет Йожо ветошку и давай протирать надпись, красовавшуюся на паровозике. Протирает да приговаривает:
— И этого, гляди, не забывай…
— Подумаешь, какая-то венгерская надпись, — засмеялся парень.
Признаться, я до того дня и не замечал этого украшения, а теперь пригляделся внимательнее:
— Какая-то венгерская надпись! — вскипел наш славный машинист. — А мне все равно, венгерская она или татарская, главное — латунь это, слышишь? Латунь! А она блестеть должна…
Так приросла к сердцу Дебнара старая «кукушка», так он заботился о том, чтобы она содержалась в порядке да бегала бы как по маслу, — и это даже в ту пору, когда были у него совсем другие обязанности.
На укреплениях, как всегда, царило оживление. Я встал к тем, кто вручную замешивал бетон, потому что тут зевать не приходится и работенка эта уморит даже мужика, который никакой работы не боится. А раз уж я не мог приходить сюда каждый день, хотел хоть как-то помочь.
Вторую неделю бились люди, вторую неделю шлепали по щиколотку в грязи и мокли. Скорей, скорей, чтоб готово было!
Дул сильный ветер, было холодно. Слава богу, даже цыгане пришли! Работали-то они неважно, зато хоть костры развели. А гвалт такой подняли, что заглушали скупые слова, которыми перебрасывались за делом остальные.
— Каждый день поджидаю нашего Дюро, — сказал мне старый Драбант, когда мы в третий раз переворачивали груду бетона. — Куда ж ему, как не домой, если их, не дай бог, зажмут со всех сторон? Сами видите, что творится…
— Не хочу предвосхищать события, которые уже яснее ясного, — говорю ему, — и не хочу портить вам радость, а только думаю, Дюро и тогда домой не придет. Он в партизанском отряде и должен подчиняться приказу. Сомневаюсь, чтоб ребят распустили по домам… немцам в пасть!