— Да вы не расстраивайтесь, товарищ Гондаш, — утешил меня Шукаев. — Ребята у меня что надо. Часто сами себе помогают. Мы тысячу километров горами прошли. Никто от голода не умер. И вот мы тут.
Смотрел я на исхудалые лица бойцов, окружавших нас, — у них только глаза горели, — и думал о беспримерных переходах, о лишениях, холоде и голоде, которые наложили на них свой отпечаток… Были здесь лица русские, были и азиатские, с выступающими скулами и раскосыми глазами, но расслышал я и словацкий говор, и это меня поразило.
— А это те, кто не дал себя разоружить и арестовать. Бежали в горы и присоединились к нам. Сначала трудно им было, теперь попривыкли… Эй, ты там! Брось-ка дрючок, живо!
Знаете, на кого закричал Шукаев? На какого-то закопченного татарина. Тот, дергая коня за поводья — конь, видно, не слушался, — грозил ему здоровенной дубинкой. Услышав окрик командира, парень бросил дубинку и вытянулся как свеча. Потом смущенно принялся расчесывать коняке гриву. Да, дисциплинка!
В это время шел мимо нас человек с лицом, обмотанным грязной тряпкой, и с мутными глазами.
— Поди-ка сюда! — приказал ему Шукаев.
Он сам размотал тряпку. Под нею открылся огромный нарыв, чуть ли не с кулак.
— Ступай к фельдшеру, да сейчас же. Он тебе намажет чем нужно и перевяжет. Хоть немножко-то полегчало? — и он хлопнул парня по плечу.
— Почти прошло, — процедил тот сквозь зубы, превозмогая боль.
Вот так при первой же встрече с подполковником Шукаевым я понял, как велико его влияние на бойцов, которых он привел сюда с Украины — через Карпаты, через Мураньское плато, как я позже узнал. Одним словом, это был командир, какого поискать. Его строгость и справедливость, мужество, решительность и предусмотрительность, его забота о людях и любовь к ним — все эти свойства открывались мне всякий раз, когда ребята рассказывали разные случаи из их боевой жизни под началом Михаила Илларионовича.
Но вернемся к задаче, которую с таким доверием возложил на мои плечи славный подполковник. Доверь он ее, к примеру, вам — ручаюсь, пришлось бы вам выкапывать из земли коренья, а отощавшие лошади грызли бы кору молодых буков. За это ручаюсь, хотя вовсе не хочу вас обидеть.
Хлеб, мясо, сало! И — сено, овес!
Но конечно, в первую голову надо было думать о людях.
— Подполковник, — говорю я, глядя ему прямо в глаза, — бог один, я же всего лишь человек и чудес творить не умею. Пойду я сейчас к одному мельнику — только на него у меня и надежда. Посмотрим, на нашей ли стороне счастье.
Шукаев прищурил глаза и так глянул на меня этими щелочками, словно ножом полоснул:
— О каком таком счастье вы толкуете? Тут вам не лотерея! Дело идет о жизни людей. Пусть-ка мельник покажет, знает ли он свой долг.
Пересек я тогда Большое Болото и стал спускаться в долину, которую мы называем Калично. Вдали забелели стены мельницы в Разточном.
Мельник, слава богу, оказался дома.
— Так и так, — говорю. — Пришли к нам гости. Гости пришли, и много их. Есть хотят. Дадите?
Мельник засунул большой палец за ремень, сдвинул шапку на затылок и без колебаний ответил:
— Спрашиваете! Конечно, дам. Сколько кило?
Я захохотал во весь голос. Чуть не лопнул со смеху. Мельник смотрит на меня, головой качает да ждет, что же я отвечу.
— Сейчас я вам все скажу, — осторожно начал я, — только держитесь за стол. Сколько вы имеете в виду килограммов — столько нам потребуется центнеров!
Тогда мельник натянул шапку на лоб и проворчал:
— Да вы что — шутите? Уж не скажете ли, что у вас стала станом целая армия!
— Так вот, к вашему сведению, — подхватил я его слова, — до целой армии малого не хватает!
Когда я подробно рассказал мельнику, какая туча народу объявилась на наших горках — отворилось настежь не только сердце его, но и закрома. О господи, сколько мешков мы с той поры вывезли в горы! Муки-то, муки! И хотя, как я тогда узнал, русские очень любят гречневую кашу, однако не побрезговали они и другими крупами.
Нет, не спрашивайте меня, какую веру исповедовал, в какую партию вступил и какое удостоверение носит сейчас этот человек; просто аккуратно запишите все и отведите в вашей хронике почетное место мельнику из Разточного, который в такое время оказался человеком самоотверженным и добрым.
Теперь займемся вопросом, — почему Шукаев, дойдя со своими подразделениями до нас, не пошел дальше? Но ведь это ясно! Невзгоды и препятствия, вставшие на их пути — а мало кто одолел бы такой путь, — задержали их настолько, что добрались они до нас уже под конец восстания, и во фронтовых боях не участвовали.