Думаете, немцы заботились о них? Хлеб давали, гуляш им варили? Как бы не так! Ничем они их не кормили, загнали попросту в классы да поставили на дворе часовых. Вот и все. Хоть ломала немцев злоба, хоть считали они, что мстят за измену, и вели себя, как в завоеванной стране, — следует признать, что кое-кому из них война уже осточертела; кое-кто уже не верил в обещанную победу, только и мечтал попасть наконец домой, и к службе стал равнодушным.
Нет ничего легче, как подметить такие настроения и слабые стороны охраны.
— Нынче в воротах стоит Вольфганг, — сказала жена заведующего, когда мы вошли к ним. — Опять спасем кого-нибудь… А вы спрячьтесь до вечера на чердак, как вас звать-то?
— Милан Фролко, исконный словак! — засмеялся молодой чех.
Как бы я ни старался, никогда мне не удастся нарисовать вам точную картину того, что делали наши люди для спасения арестованных. А дело было куда как нелегкое — немцы-то нагнали в школу сотни схваченных! В каждом доме у нас дым стоял коромыслом, как перед рождеством Христовым, в каждой халупе сломя голову варили, пекли, жарили. Хлеба да пирогов носили целыми корзинами, похлебку таскали ведрами…
Да что там похлебка, что там хлеб с пирогами! Тут еще и другое творилось.
Как раз, когда я выглянул в окошко из учительской квартиры, явились на школьный двор Шимон с Марой, неся огромную корзину. Они подошли к часовому, и пока другие люди со своими припасами топали прямехонько в классы, Шимон отвернул тряпочку, прикрывавшую корзину, и стал потчевать Вольфганга пирогами. Ей-богу, душевное было меж ними согласие, Шимон и по плечу немца похлопывал, как близкого друга.
— Сейчас вы кое-что увидите, — сказала учительница, а супруг ее добавил:
— Голову позакладываю, что под Мариными пирогами лежит еще кое-что! И спорим — лежит там Шимонова старая шапка да рубаха!
Мне, конечно, любопытно было, чем-то кончится визит Шимона. Ну, чтоб не испытывать ваше терпение, скажу уж прямо: кончился он сверх ожидания хорошо.
Первым вышел из школы Шимон. И опять заговорил с часовым; рассказывал что-то, руками размахивал, а все для того, чтобы посмеяться, похохотать, поднять немцу настроение.
Тем временем во двор стали выходить остальные посетители.
— Глядите, глядите! — воскликнул вдруг учитель. — Смотрите — Мара ведет одного!
И верно! Человек, который помогал Маре нести корзину и вместе с ней благополучно миновал ворота, был явно нездешний.
А все — старая шапка Шимона, его штаны да рубаха! Все — Шимон, который трещал без умолку, заговаривая зубы Вольфгангу, меж тем как второго часового сторожиха поила крепким чаем. А что? Холодина-то стояла лютая!
Вот так и спасали наши люди партизан и офицеров бригады, которым грозила наибольшая опасность; выкрадывали их, можно сказать, прямо из-под виселицы.
— Не с каждым, правда, договоришься, — заметила учительница, когда Шимон тоже ушел. — Тут три начальника караула: один добрый, второй так себе, зато третий… Никому не пожелаю видеть, на что он способен! Мюллер его фамилия — это тот, со шрамом. Ох, зверь просто!
Учитель не согласился с женой:
— А что мы знаем о том, который поселился у нас? Мало, почти ничего. Ты говоришь — добрый. Прикидывается добрым, да потому только, что дело-то их дрянь. Зовут его Корнель Лишка, у него в Братиславе мясная лавка; отец чех, а мать родом из Вены. Сестра его объявила себя немкой, брат-врач — чехом, а сам Корнель пошел в эсэсовцы для того только, чтобы, как говорят, спасти свою лавку от разорения. Видно, просто гнусный лавочник. Я и знать не хочу, скольких невинных людей он замучил и убил, пока немцы побеждали.
— Добрый он или просто судьбу подкупает, не знаю, — ответила учительница. — Но только он видит все, что делается в школе, и помалкивает. Разве малое дело произошло тут вчера? Сами судите!
И она рассказала эпизод, который вы могли бы поместить в вашу хронику. Чтоб черти их всех!.. Это я про немцев…
Так что же случилось?
Схватили немцы одного человека и заперли вместе с остальными в школе.
А сторож школьный все среди арестованных околачивается, и этот человек ему говорит:
— Плохо мое дело, приятель! Связной я. И если вы сейчас же меня не выручите, расстреляют еще сегодня.
Сторож тут же хватает стол, приподнимает его, кричит:
— Эй, помогите-ка!
Вынесли стол из школы, через двор — и в квартиру заведующего. А часовые тряслись от холода, проклинали дождь, жались по уголкам. Служба? А ну ее к лешему! Их больше спиртное интересовало, — пьяные уже были.