Точно так же не хочу перечислять, какие делегации наших политических деятелей летали из страны в страну, а уж тем более вы от меня не услышите, что они там делали и на чем условились. Что знали обо всем этом мы? Ровно ничего. Самолеты, которые вот уже несколько месяцев проносились над нашими головами, привозили и сбрасывали нам отнюдь не дипломатов, а нечто совсем иное.
Одним словом, мы, которые суетимся, трудимся и боремся тут, внизу, на этой черной земле, переживали эти тяжелые времена по-своему. И не заботились о высокой политике. Да ее у нас и не было.
Были тут мы, простые люди, и делали мы то, что должны были делать. Нынче, как поглядишь на все это с некоторого расстояния, многие наши дела покажутся подвигом, другим недалеко до смешного, третьи даже как бы стоят на грани трусости. Пусть уж будущее рассудит… Да, думаю, иначе и быть не могло — хрупкий сосуд человек, порой он и себя-то не понимает, где уж тут понимать свои поступки!
Я склонен думать: человек, насколько он может определять свое поведение при полном сознании, скорее поступит как трус, чем как герой. По-моему, некоторые становятся героями бессознательно; отдавай они себе полный отчет в происходящем — да у них бы волосы дыбом встали и многие вряд ли решились бы на подвиг.
Простите мне это небольшое отступление, с которого я начал, вместо того чтобы ринуться прямо в центр событий, разыгравшихся у нас в ту пору. Этим я хотел еще раз показать, что представляю себе вашу хронику как простой обзор событий в деревне, созданный нашими скромными силами. Историческое описание восстания с его политической и не знаю какой еще там оценкой предоставим другим. Чего нам карабкаться на высоты, которых мы все равно не достигнем? Останемся-ка лучше дома, при своих делах.
Прежде чем рассказать о том, как мы простились с шукаевцами, хочу показать вам, до чего они действовали умно.
Уже почти в середине ноября из ближайшего ко мне нижнего лесничества я получил телефонное сообщение:
«Сейчас от нас вышел сильный немецкий патруль в вашем направлении. Будьте начеку!»
А у нас в это время был подполковник Шукаев со своим штабом, и множество его ребят обогревалось в рабочих бараках; в нехитрых землянках и норах, вырытых старым Драбантом и нашими людьми, набились партизаны и солдаты из самых разных частей — все они были подавлены развитием событий и не предпринимали ничего, просто выжидали.
Услышав сообщение, Шукаев подумал немного, а потом и говорит своему адъютанту:
— Немедленно передай всем мой приказ: покинуть укрытия, бараки и оттянуться поглубже в лес. На немецкий огонь не отвечать!
— Спасибо, подполковник, — сказал я, когда адъютант вышел; смысл такого приказа мне был ясен.
— Конечно, мы могли бы ответить на их огонь и задавили бы их в два счета — а толку что? — ответил Шукаев. — Не сегодня, так завтра сожгут твое лесничество, бараки и всякое жилье вокруг — что мы от этого выиграем? Или те, которые придут после нас? Ничего.
Он вышел на веранду, наблюдая, как выполняется его приказ.
— Дальше в лес! — кричал он. — Поглубже!
Прошло немного времени, и мы услышали первые выстрелы. Одновременно далеко, на повороте дороги, появились немцы.
— Вы останетесь здесь, на веранде? — спросил я Шукаева.
Наблюдая за немцами в бинокль, он ответил:
— Успею…
Собравшись в кучу, швабы открыли бешеный огонь во все стороны. Стреляли из винтовок, из автоматов, и многократное эхо выстрелов наполнило всю долину. Пули стали долетать и до нас. По-моему, немцы стреляли либо для собственного ободрения — не по себе им было в этом враждебном краю, — либо, чтобы спровоцировать партизан.
Я затаил дыхание.
Теперь важно было, чтобы кто-нибудь не выстрелил сгоряча. А этому я вовсе не удивился бы: немцы были у наших точно на мушке!
Знали бы они, сколько тут наших! Сколько пар глаз не отрываются от них! Сколько удалых молодцов сжимает оружие, мысленно проклиная Шукаева! Подполковнику достаточно было бровью повести — и все немцы полегли бы разом… Но долина молчала, долина не издала ни звука, казалось, она вся вымерла.