— Граждане, товарищи, — начал Безак свою речь, — мы стоим перед серьезным решением. Фронт приближается. Нам пока не известно, когда это будет, но мы обязаны подготовиться. Мы знаем, какая судьба постигла деревни, которые немцы объявили партизанскими; знаем, как поступают немцы с деревнями, в окрестностях которых кто-нибудь хоть раз выстрелил по швабам; поэтому я вас спрашиваю: хотите ли вы впустить отступающих фашистов в свою деревню и отдаться на их произвол? Никто из нас не сомневается, что им известно о наших вооруженных силах, и пусть никого не вводит в заблуждение то, что пока они нас не трогают. Не беспокойтесь, они уж найдут время и для нас! Кто может поручиться, что во время отступления немцев у нас не завяжется бой? Господи, ведь мы друг друга знаем! Полагаю, у всех нас зачешутся руки… Хотя бы от радости, что по пятам за немцами идут русские, не один из нас поднимет пальбу… Но в таком случае, как знать, может, худо нам придется. Пойдут расстрелы, поджоги и все прочее… Разорят дотла!
— Что же тогда делать? — раздались голоса.
— Закрыть все дороги к нам, — посоветовал Тоно Фукас. — Устроить завалы — тогда они хоть с артиллерией не пройдут.
— Не так-то это просто, — усомнился кто-то. — Они, гляди, будут патрули высылать…
— Это уж предоставьте нам, — махнул рукой партизанский командир. — Важно, как вы решите: пускать их или нет?
Ну, выбор был не очень затруднителен. Все не так давно испытали на себе ласку немцев, так кому же хотелось снова попасть к ним в лапы? Кто хотел бы увидеть, как его дом обращается в прах и пепел? Нет, нет, наши не дураки!
Стало быть, нечего и говорить, какое было принято решение. Оно было совершенно естественным.
Только прошел главный праздник, наши мужики начали валить деревья на дорогах. Да, это были уже совсем другие времена — не то что в ту пору, когда тут лютовали фашистские гады! Веселее стало: люди наши и партизаны дружно валили огромные деревья, осматривали укрепления, построенные до прихода немцев, трудились изо всех сил, мороз — не мороз, снег — не снег, хотя бы и было его по пояс.
Ребятишки не успели допеть колядки о трех царях, как дело было сделано: мы были отрезаны от всего мира, и образовалась у нас, как бы сказать, собственная республика с революционной властью во главе. И если б Лищак со своей командой не исполнял обязанности министерства внутренних дел, он смело мог бы назваться министром узкоколейки! Видите, мы были не лыком шиты…
Но чтобы нам не обманываться насчет того, будто достаточно перекрыть дороги, и все будет в порядке, — случилось то, чего и следовало ожидать.
Примерно в середине января немцы отправили к нам из города небольшую разведку. Тут-то и сказалась предусмотрительность партизан. Разведчиков, в которых наши засеки пробудили немалое любопытство, тихо-мирно взяли в плен и отвели в штаб. Не спрашивайте, что там с ними сделали. Наверное, нашлось бы какое-нибудь объяснение тому, что больше мы об этих немцах никогда ничего не слышали.
Вскоре точно такая же судьба постигла и вторую группу немецких разведчиков.
Это, конечно, не могло остаться в тайне. Да никто и не старался этого скрыть. Людям было совершенно ясно: ничего не поделаешь! Если мы не хотим пускать немцев к нам, нельзя позволить никому из них вернуться.
Если я теперь скажу, что были такие, кто осуждал наши меры, то вам нетрудно будет отгадать, кто это был. Конечно, лавочник Цут, потом — Гамай, который так и не убрался в Братиславу, да еще два-три немецких прихвостня; они собирались по вечерам за картишками и заводили такие разговоры:
— Совсем рехнулся народ! Слыханное ли дело — позакрывать все дороги? Только сумасшедший может помыслить об отпоре такой силище…
— Боюсь, погубят они всю деревню, — твердил Цут. — Где нашим перехитрить немцев!
— Да нам-то с какой стати страдать? — возмущались они.
Спрашиваете, откуда я это знаю? Вам странно, что я повторяю их речи слово в слово, хотя сам с ними не сидел и карты не мусолил? Да, господи же, ясно откуда. Не говоря о том, что не только стены, но и ребята Лищака имели уши, не забывайте, что господа эти сами пускали слухи в народе. Им нужно было возбудить недоверие в людях, поколебать их решимость и встревожить их. И хотя делали они это тайно, с превеликим коварством, Безак решил дать им но рукам. Собрав членов Национального комитета, он высказал свое мнение и предложил: