Бедняга Матуш! Он рухнул в снег и потерял сознание.
Его пулемет, единственный до той поры у наших, онемел. И сразу стрельба стала реже.
Капитан Бениач кинул взгляд на долину. Немцев как мух! И все подходят новые и новые… Вспомнил Бениач число, названное Демко, опытным глазом прикинул — и понял: явная ошибка. Пятьсот — не менее! Пятьсот против тридцати…
Одним взглядом обнял он своих ребят. Неужели бросать их швабам в пасть? При таком соотношении сил ему показалось невозможным остановить немцев, а тем более разбить их. Да еще без пулемета!
— Отступить! Оттягивайтесь назад! — скомандовал он своим. — В гору!
На минуту все смешалось. Те, кто был поблизости от капитана, полезли вслед на ним вверх по склону, но другие, под прямым влиянием Фукасовой боевой ярости, заразились его отвагой. Чудеса творил не только Фукас. Винтовки Сигельчика, Панчика, Сламки — да что там, винтовки всех защитников гремели без передышки, словно молотилки.
— Бей! Бей их! — кричал Шимон.
— Дай им нажраться словацких галушек!
— Кто умеет из пулемета? — озирался Разга.
— Держи! — бросил ему свою винтовку один из русских партизан и, соскользнув в снежную яму, лег к пулемету Матуша. Вскипела удалая кровь!..
Эх, поспешил капитан Бениач! Не надо было ему брать в расчет сухие числа. Тут ведь было нечто большее, чем просто соотношение сил, тут решало даже не количество оружия — сердце! Воля! Отвага!
Да, поторопился он. Потому что, едва он с несколькими своими ребятами достиг вершины отрога и скрылся из виду, подошло подкрепление. Прибежал Лищак со всей милицией, примчались солдаты бригады, а главное: появился лейтенант Николай Радов с целым отрядом русских партизан, среди которых — вы не поверите — были и хлопцы Козловы, и Дюрко Драбант. Откуда они взялись?
Они даже не стали разузнавать, кто тут командует. Услышав о том, что только что произошло, Лищак крикнул:
— Не отступать! Стреляй веселей!
И их пулеметы вступили в бой.
Картина теперь изменилась. Немцы оказались в хорошей западне! Они, правда, пытались еще пробиться, но это им не удавалось. Сколько их уже испустило дух! А сколько валялось на снегу с тяжелыми ранами и замерзало! Сколько металось по долине, падая в сугробы, ища, где бы укрыться! Им самим стало ясно: здесь не пройти.
Спускался вечер, с темных гор падала на долину тьма. Оставаться тут? Замерзнут! А ждать — чего? Они ведь совсем уже обессилели, они смертельно устали, и всем им страшно хотелось спать. Только бы под крышу, к печке!
— А, черт! — ойкнул один из русских партизан — Петя, младший Козлов: пуля угодила ему в плечо. Нет, рана была не страшная — он мороза боялся.
— Увезите раненых, — распорядился поручик Фукас. — Клади их на сани!
Эх, Матуш.. Его дела были из рук вон. Казалось, пока длился бой, он постепенно истекал кровью… Но нет! Когда его клали на сани, тело его еще было теплым. Сердце билось.
Так возвращался он из битвы. Не видел ничего, глаза закрыл, ничего не чувствовал, и душа его витала где-то в ином времени и пространстве.
Так провезли его по деревне. Смеркалось, а люди стояли вдоль улицы, и, обнажая головы, спрашивали, кто это.
— Да он еще жив! — кричал Козлов. — Что вы в самом деле!..
Но доктор… Ах, доктор был иного мнения! Пощупав запястье Матуша, он с безнадежным видом опустил его руку. Приложил стетоскоп к груди, прислушался — бьется?.. Нет, не удалось ему расслышать хоть самого слабого биения сердца. Отвоевался Матуш…
Но вернемся-ка на поле боя: надо нам узнать, что же делали немцы.
Они, конечно, поняли, что после подхода нашего подкрепления нет у них никакой надежды пробиться здесь. Назад им тоже ходу не было, и вот рассеялись они по Репискам, по этому голому крутому склону, что высился от них по левую руку: видно, решили перебраться в соседнюю долину, которую мы называем Бротово. Наверное, по карте увидели, что оттуда можно спуститься прямо в нашу деревню.
Ох, и промахнулись они! Представьте себе старые вырубки, засыпанные метровым снегом, обнаженные, голые, где ни одного деревца не осталось… Да, нелегкую они выбрали дорогу, но это была единственная возможность уйти из-под огня.
Все, что я вам рассказываю, вы можете почти слово в слово услышать от любого жителя нашей деревни. Ведь в каждом доме рассказы об этом дне повторялись бессчетно, и, пожалуй, года через два-три детишки будут знать их назубок…
Прежде чем завершить повествование об этом дне и вечере, должен я упомянуть о том, что делал я. Только, ради бога, не подумайте, что я хочу как-то выдвинуть свои заслуги или даже хвастаться. Вы могли бы уже убедиться, что в моем характере нет ни капли тщеславия, и часто я давал слово другим даже там, где мое место было не из последних.