Поэтому районный начальник, если бы даже и хотел, не имел права глубоко вникать в болезни края.
А он и не хотел.
Лучше оставаться районным начальником…
Мужики редко попадали в его канцелярию. Допускались туда только нотары, жандармы и деревенские старосты из числа тех, кто заслужил репутацию усердных служак. Они шли к начальнику со всякой всячиной, оживляя свежими подробностями узкий мир его представлений, и поэтому всегда имели к нему свободный доступ. Бывали у него и такие личности, которые с таинственным видом проникали в кабинет и плотно-плотно затворяли дверь, если начальник выражал желание разговаривать. Это были евреи-трактирщики, лишившиеся своих заведений после переворота, крестьяне — бывшие легионеры, спекулирующие на остатках поблекшей славы, функционеры правительственных политических партий, поддерживавшие прошения об открытии трактиров.
Прошения громоздились на столе начальника, и каждое, казалось, кричало о своем преимущественном праве. За казенными печатями, красовавшимися на этих бумагах, скрывались подкупы, кутежи и нищенские подачки, которыми оплачивались корявые подписи рядовых членов муниципальных советов.
Муниципальные советы, подкупленные искателями патентов на открытие трактиров, погрязли в гнусной коррупции, в то время как разные вышестоящие учреждения, которые ставили на их прошения свои рекомендации и подписи, вводились в заблуждение.
Все скрывалось под покровом загадочного молчания. Молчало районное управление, которое отправляло прошения со своими рекомендациями в земское управление в Братиславе; молчали таинственные посетители канцелярии районного начальника, евреи-трактирщики без трактиров, легионеры с вылинявшими заслугами, просители-секретари из разных политических партий, — молчала вся эта мразь, порождавшая все новые трактиры в глухих деревушках.
Молчание служило лучшей маской всему, что тут творилось…
А если все-таки где-нибудь и раздавался голос протеста, если где-нибудь приподнимался занавес, открывая гнусный, закулисный мир коррупции, на помощь приходили власти, и все опять погружалось в густую тьму.
Однажды в городской аптеке, за которой уже долгое время вели наблюдение жандармы, была вдруг раскрыта некрасивая афера. Пришли, позвали аптекаря:
— Какой запас денатурата у вас имеется?
Аптекарь смущенно поморгал глазами и затем ответил:
— Шестьдесят литров…
— Шестьдесят литров?!
Один из жандармов ошарашенно вытаращил глаза, но другой, не мешкая ни минуты, продолжал спрашивать:
— Разве в аптеке нужен такой запас спирта?
— А как же! Спирт нужен и для разогревания и для приготовления лекарств. Спиртовка у нас горит почти все время… Да и в домашнем хозяйстве без спирта не обойтись…
Аптекарь струхнул только в первую минуту. Теперь он оправился и отвечал окрепшим голосом и даже с некоторым оттенком пренебрежения. Он точно хотел поиздеваться над жандармами: чего, мол, вам, дурачье, от меня надо? Разве я не аптекарь — особа весьма значительная в городе, а вы… вы… эх!
У старшего жандарма, однако, никак не умещались в голове эти шестьдесят литров: если бы даже спиртовка в аптеке горела днем и ночью, как неугасимая лампада в костеле, и то не сжечь столько спирту и нет необходимости делать такой запас. Может, аптекарь боится, что спирт подорожает? Но тут он может не волноваться: цены на спирт твердые.
— Разрешите произвести у вас обыск!
Жандармы принялись за работу. Чтобы показать серьезность своих намерений, они перерыли сперва ящики и полки шкафов в первой комнате, хотя с самого начала было ясно, что тут не спрячешь и пятилитровки.
Аптекарь возмущенно хватался за голову:
— Господа!.. но, господа… я не понимаю…
Однако это не подействовало на жандармов. Не найдя ничего, они перешли в другую комнату. Здесь аптекарь совсем уже потерял самообладание, бегал из угла в угол, выкрикивая:
— Господа!.. Господа… Этого я не ожидал!.. Как же так?..
Старший жандарм с удовлетворением подумал, что наконец изловил птичку: «Мы всегда вот так: приходим, когда нас никто не ждет».
Прибежала и пани аптекарша. Но напрасно она заламывала руки, напрасно убеждала обоих представителей власти, что их затея неуместна, попросту нелепа — раз жандармы начали обыск, то, как бы он ни был неуместен, они должны были довести его до конца, даже если дело и происходило в доме пана аптекаря. Иначе к чему тогда антиалкогольная кампания, если придется складывать оружие на пороге таких домов? К чему приказы районного управления, в которых предписывается применение строжайших мер по отношению к контрабандистам и укрывателям денатурата? К чему тогда тревога, поднявшая на ноги весь районный аппарат?