И позорнее всего по отношению к тем, кто до недавнего времени колебался, как слабый тростник на ветру, а теперь пришел к Совьяру, чтобы так обмануться!
— Ну… что с него возьмешь, с пустомели!
Педрох только рукой махнул — и был прав.
Вниз по склону холма, к деревне, шагал старый Гущава с Павлом. На земле лежал мягкий сырой снег. Местами на южных склонах уже обнажились полоски земли, и от глины, липнущей к неуклюжим ботинкам, ноги становились тяжелыми, как пудовые гири.
Гущавы вышли из лесочка на холме. За их леском тянулась голая поляна, разбухшая от весенней воды, а за поляной — свежая вырубка.
— Вот что осталось от Зузиного леса, — показал на нее старый Гущава.
Павол уже слышал о том, на что решилась отчаявшаяся Зуза. Он легко сбежал вниз, оставив отца позади, и, не оборачиваясь, через плечо, спросил:
— А деньги она получила?
— Только налог уплатить. Больше ничего.
— Ну вот… и с вами бы так вышло. Знаете ведь, каков Магат. Или думаете, что вам он… по знакомству заплатил бы? Лесок-то вы лучше попридержите.
Старый Гущава действительно подумывал о продаже леска, хотя тот и был всего с ладонь. Как и все здесь, он вертелся в заколдованном кругу: жили одной семьей — не могли прокормиться, а когда все, кто мог, уходили на заработки, не хватало рабочих рук. И в том и в другом случае было плохо, а у Гущавы хуже всех. Баба опять была на сносях, и ребенка ждала к святкам. Поначалу стыдились — мало ли злых языков в деревне, — но потом примирились с этим поздним прибавлением в семействе, и старуха даже покаялась:
— Чего уж там! Умели грешить, должны и…
На языке у нее вертелось что-то насчет кары господней, но она удержалась и промолчала.
Они уже подошли к избе, но Павол вдруг остановился на дороге, ткнул в землю концом тяжелой кирки и отбросил что-то далеко в поле.
Отец, подойдя к Павлу, спросил:
— Что там было?
— Обрывок веревки.
— Куда ты ее выбросил?
— Вон! — И Павол показал киркой в ту сторону, куда упала грязная веревка.
Старый Гущава свернул в поле, с трудом нагнулся и, вернувшись на дорогу, укоризненно заметил:
— Ишь ты, богач какой!
Павол рассмеялся и ответил:
— Такая дрянь? Я бы и повеситься на ней побрезговал! На что она вам, отец?
— На что? — И Гущава приостановился, размышляя. — Пока не знаю. Ну, да на что-нибудь пригодится!
И, немного помолчав, добавил:
— Когда-то ты был бережливее, Павол! Умел иначе хозяйничать.
Говорил он так серьезно, будто дело шло о лошади или корове, а не о веревке. А Павол, не отвечая, потихоньку посмеивался и думал про свое.
Раньше, только год назад, и он бы принес этот обрывок веревки домой. Ведь не знаешь, когда и сколько веревки понадобится. Может статься, что никогда не понадобится, но мужики понимают словечко «может» только в одном смысле, и это делает их такими, каковы они есть. Павол бросил веревку, а отца это обеспокоило больше, чем если бы сын вернулся из трактира пьяным.
Сегодня воскресенье, по деревне ходят парни с гармошками, поют и пересмеиваются с девушками. Павла же не тянет к ним, он остается дома, чтобы узнать от отца обо всех деревенских новостях; внимательно слушает и задает такие вопросы, что Гущаве трудно на них ответить. И сам Павол рассказывает о Витковицах, но это настолько иной мир, что старый Гущава никак не может его себе вообразить. Не может представить себе того ада, куда попал Павол, откуда он приходит домой с разбитыми, ободранными в кровь руками, принося по субботам немного хлеба и несколько крон. Много не приносит: заработки поденщиков очень низки, прожить на эти деньги в чужом городе, в заводских бараках и столовых, нелегко. Это не то, что работа в лесу, которой он когда-то занимался. Там, бывало, парни брали с собой еды на целую неделю и сами в лесу варили. На руках оставался чистый заработок.
Старый Гущава частенько раздумывал над тем, что приносил домой Павол. Он не говорил ничего, — это были деньги Павла, по доброй воле он помогал родным. И все же ему было не по себе, он боялся, что Павол оторвется от семьи, забудет, чему его учили, научится сорить деньгами, перестанет считать каждый с таким трудом заработанный крейцер. Он не мог поверить, что это весь заработок Павла, все, что остается у него при самой жесткой экономии. Сегодня ему показалось, что он нашел ключ к разгадке.