Она пошла. Д-р Краус, как увидел исполнительный лист, опустил голову и, даже не взглянув на Гаталку, сказал: «Ничем не могу вам помочь, нужно платить. А если не заплатите, конфискуют, тут уж ничего не поделаешь!» Не заплатила. Нечем было. Но слова «тут уж ничего не поделаешь» запали ей в душу, и она не стала больше ни с кем советоваться. Ей уже было все равно. Но какой ужас, какое отчаяние и возмущение охватили ее, когда настал день экзекуции! Кто же, оказывается, пришел вместе с судебным исполнителем? Кто пришел увести к Магату последнее достояние Гаталки, двух ее исхудавших от прелой соломы коровенок, которые принадлежали не мужу, а ей и ее детям? Это был тот самый д-р Краус, помощник адвоката Розенцвейга, который, даже не повернувшись к Гаталке, так равнодушно и сухо ответил ей у Минарика: «…Тут уж ничего не поделаешь!» Это добило Гаталку. Она поняла теперь, что никто не заступится за нее, несчастную, и в своем безграничном отчаянии решилась на последнее средство.
Наняла подводу, посадила пятерых детей и привезла их к конторе адвоката Розенцвейга: «Забирайте и этих детей, — выкрикивала она, содрогаясь от плача, — возьмите их себе и дайте им есть, — у меня уже ничего не осталось!»
Несчастная видела только адвоката, суд и Магата.
А если бы могла открыть глаза пошире, она больше бы увидела и больше прокляла. Тут был не только Магат, который воспользовался несчастьем Гаталки и ободрал ее, как липку. Был и суд, действия которого не раз свидетельствовали о том, что справедливость слепа. Были судебные исполнители, по незнанию или сознательно нарушающие закон и готовые конфисковать у человека даже нос; соками, выжатыми из деревенской бедноты, наливались хищнические банки, ростовщические кредитные конторы, ими питались отдельные «сильные» личности и даже целые партии.
Гаталка могла бы проклясть систему, которая дубовым ярмом сдавила шею ей и ей подобным.
Когда она добралась до дверей дома Розенцвейга, толпы там уже не было, только несколько человек стояли возле ее детей и совали им дешевые конфеты.
— Живо в телегу! — сказала она детям и поискала глазами возницу, который стоял в дверях трактира. — Поехали!
Грохот отъезжающей телеги прозвучал так же глухо, как и отчаянный протест Гаталки.
На свете было столько горя, что крупица его вполне могла перепасть и старому Гущаве. Ему и перепало.
Когда в одну из суббот перед рождеством Павол вернулся с полной котомкой из Витковиц, он не застал матери дома. К ней на этой неделе приглашали бабку-повитуху, так как Гущавихе пришла пора родить. Маленькой девочке помогли появиться на свет, но родилась она мертвой, а роженицу через два дня увезли в больницу. Что и говорить — тяжелым крестом благословляет Гущаву жизнь.
— А что с матерью?
— Заражение, говорят… после родов, — уставясь в глиняный пол, неуверенно проронил Гущава.
— Как же это?
— А я знаю?
И действительно, Гущава не понимал, не в силах был понять, как на одного человека может свалиться столько бед.
— А что бабка сказала?
— Многие, говорит, так рожали… Это, говорит, часто случается.
Воздух в наполнившейся тишиной избе, казалось, густел и становился тяжелее. Наступал вечер — двое младших ребятишек уже улеглись в постель. В печи по поленьям перескакивал желтый огонек и сквозь дырочки в дверцах отбрасывал неясные блики на потемневшую стену.
— Как же вы теперь, отец… с детишками, со всем управляетесь? — спросил Павол. Отцовское горе придавило и его, он чувствовал, что именно теперь отцу нужно помочь.
— Зуза Цудракова ко мне приходит. Да и Педрох вот уже два раза присылал Агнесу.
На душе у Павла потеплело. Он представил себе Зузу, которая давно ему нравилась. До сих пор он не мог простить себе истории с обливанием и при каждом подходящем случае, при каждой встрече с ней старался быть ласковым, чтобы загладить свою вину. Но большой надобности в этом не было. Зузе с тех пор так много пришлось пережить, что о выходке Павла она уже и думать забыла. И дала ему это понять. Вот почему сегодня, после слов отца, Павол был ей вдвойне признателен.
— Есть еще все-таки добрые люди на свете, — прибавил, помолчав, Гущава.
— Есть! Есть!
Старику даже показалось странным, с какой радостью Павол согласился с ним. А Павол тут же понял, что свой ответ он, собственно, связывал только с Зузой. Но он хотел быть справедливым, хотел высказать ту большую правду, которую постигал в Витковицах на совместной тяжелой работе, и поэтому после первой вспышки чувства серьезно и твердо добавил: