Уже прощаясь, Кореска снова сказал:
— Я думаю, ты сможешь ему растолковать. Я тебе дам эту газету. Покажи ему, что значит «рука об руку». С кем они держатся за руки, кто им дает советы и кто ругает за плохую работу…
Павол газету взял, но говорить с рабочими все-таки не решился. Спрятал ее под соломенный тюфяк и, дождавшись, когда Кореска снова зашел к ним в барак, подал ему газету и сказал:
— Объясните сами.
— А ты? — спросил удивленный Кореска.
— Я боялся, что не сумею так, как… ты.
Он первый раз обратился к Кореске на «ты». Коротенькое словцо, но сколько в нем было доверия и симпатии со стороны Павла к твердому и смелому Кореске, готовому стоять насмерть за идею, которой пропитана каждая капля его пролетарской крови.
Кореска понял это и с той поры стал чаще встречаться с Павлом. Он придавал большое значение этим встречам, потому что видел, что Павол быстро все схватывает, понимает вещи так, как они есть, и несмотря на то что он крестьянин, свыкается с новой обстановкой, встает в ряды огромного отряда рабочих, под землей, на земле и над землей добывающих свой кусок хлеба; и что самое главное — Павол имеет влияние на многих, кто пришел сюда с гор и из бедных хуторов, чтобы продать свою силу. Поэтому Кореска неутомимо вел свою разъяснительную работу, он был убежден, что через Павла сможет влиять и на остальных. Где бы ни происходило собрание: в городе, в пивных рабочих кварталов или на заводе — всюду он брал с собой Павла; на собраниях он часто просил слова, горячо выступал, воодушевлялся, и у Павла была возможность наблюдать, что слова Корески, словно добрую монету, все принимают с радостью. После собраний они шли вместе, так как барак Павла находился недалеко от поселка, в котором жил Кореска со своей семьей. Они шагали по шумным улицам, залитым белым электрическим светом, и Кореска не уставая разъяснял вопросы, возникшие на собрании, потому что зачастую сам Павол не мог еще во всем разобраться.
Иногда они прогуливались вместе по таким местам, где Павлу еще не приходилось бывать. Раз — по Силезской Остраве, другой раз — по направлению к Муглинову, они взбирались на холмы или на высокие, старые, зарастающие травой горы пустой породы. Под ними в необъятную даль уходил Остравский промышленный бассейн, окутанный густым дымом. Дым подымался из высоких фабричных труб, белый пар стелился над водосточными каналами, и надо всем этим высились копры шахт с двумя беспрестанно мелькавшими, вращающимися в противоположных направлениях колесами и движущимся подъемником. Это были длинные прогулки, они совершали их обычно по воскресеньям, если Павол не уезжал домой. И когда Кореска замечал удивление Павла, тщетно пытавшегося охватить взором простиравшийся под ним край, он говорил:
— Да, дружище, не окинешь и взглядом. Не найти такого места, откуда можно было бы увидеть все. Представь себе только, что такое витковицкие заводы. Такие заводы не часто встречаются. А тут, вокруг Витковиц, во всем этом промышленном аду, теперь чуть не пятьсот заводов! Попробуй-ка сосчитать все шахты да доменные печи, а ведь это только первичная обработка, начало процесса производства. Полуфабрикаты идут затем в дальнейшую обработку — есть даже фабрика, где делают тончайшие волоски для электрических ламп. Можешь начать с заводов, на которых отливают гигантские болванки из черного чугуна, и кончить заводами, где из специальных сортов стали и цветных металлов выделывают дорогие физические приборы и самые тонкие детали механизмов. И здесь не только множество каменноугольных копей, отсюда уголь идет на коксовые и газовые заводы, здесь есть комбинаты, вырабатывающие разные химические продукты: краски, соли. Много текстильных фабрик, вагоностроительных и автомобильных заводов и еще черт знает чего.
Павол был ошеломлен. Совсем недавно он жил среди лесов и пастбищ, а если бы кто-нибудь спросил его о деревьях, право… он немного смог бы рассказать. А вот Кореска родился и вырос здесь, в его жилах текла кровь отцов и дедов, живших в этом заколдованном лесу фабричных труб, и он рассказывает так, что Павол сразу все видит и понимает. Как будто вместо труб перед ним пихты, сосны и ели; там вон коксовый завод, там шахта «Глубина», а там — химическая фабрика. Павол поражен, молчит, глаза у него широко открыты.
— Можешь себе представить, сколько сотен тысяч людей приковано к этим фабрикам и шахтам? А что они за это получают — об этом тебе и говорить не нужно. Сам знаешь. Честное слово, иногда мне приходит в голову, что все это только огромный кукольный театр. Мы — куклы… ну да! У каждого из нас к рукам и ногам привязаны нитки, и за них дергают хозяева. В Витковицах — это Гутман и Ротшильд, есть еще и другие. Их не так уж много. А мы, десятки, сотни тысяч… мы пляшем!