Павол разочарованно спросил:
— И на этом все кончилось?
— Только началось, — засмеялся Кореска и немного помолчал.
— Ну… рассказывай дальше, — торопил его Возар.
— Вскоре реформисты увидели, что рабочие не удовлетворены этой наскоро состряпанной похлебкой. Чтобы не потерять доверия рабочих, они стали писать в газетах: «Мы не удовольствуемся единовременным пособием… Независимо от того, как отнесутся промышленники к требованиям, выдвинутым красными профсоюзами, мы открыто заявляем, что полностью их поддерживаем!» Как видите… уже тогда было ясно, что они ведут двойную игру.
Павол с Возаром слушали молча. Кореска вырастал в их глазах. Он как бы воплощал собой сознание остравского пролетариата, с которым они, парни, пришедшие с каменистых пашен, из темных лесов, постепенно сживались. Кореска говорил четко и последовательно… и они понимали.
— В феврале тысяча девятьсот двадцать пятого года был созван съезд заводских советов и комитетов остравской промышленной области. Единогласно постановили продолжать борьбу и провести всеобщее голосование среди рабочих: должна ли борьба за повышение заработной платы вестись всеми организациями сообща, в том числе и реформистами. Одновременно был избран областной комитет действия из представителей всех присутствующих на съезде организаций. В него вошли и реформисты. Потом их газеты кричали: «Рабочие вправе ожидать, что коммунисты выполнят свои обещания…» или: «Мы не потерпим, чтобы коммунисты систематически срывали борьбу за повышение заработной платы!»
— А… черт бы их побрал! — вырвалось у Возара. — Похоже, они уже о чем-то сговорились…
Между тем Кореска быстро листал газетные вырезки, говоря скорее про себя, чем своим гостям:
— Ну да. Вот… у меня тут все есть, из их же собственных газет взято.
— И что же было дальше? — Павол сгорал от нетерпения.
— Дальше? Промышленники распорядились по всей округе, даже в самых маленьких деревушках, расклеить обращения. Особенно нажимали на шахтеров, убеждая их отказаться от борьбы за повышение заработной платы… грозили принять против них строгие меры. Тем временем областной комитет действия провел на всех заводах голосование: девяносто семь процентов рабочих решили бороться за повышение заработной платы. Вскоре после этого, в марте, областной комитет созвал все районные профсоюзные комитеты и секретарей профсоюзных организаций для обсуждения плана борьбы. На это совещание социал-демократы уже… не явились — все поняли почему. В середине марта промышленникам и директорам заводов были предъявлены требования о повышении заработной платы. Те немедленно ответили: «Мы не можем начать переговоры по поводу этих требований…» — причем ссылались на трудности в сфере производства, сбыта и так далее. Но если я приведу вам данные о том, сколько они наживают, к примеру, на угле и на коксе и сколько зарабатывают рабочие, вы просто ахнете. У меня есть такие подсчеты и цифры…
— А зачем тебе это? — спросил Возар.
— Часто использую на собраниях, не люблю пустой болтовни. А вот если у тебя все черным по белому, тогда легче доказать. Фактам больше верят.
Иссиня-черная ночь искрилась от мороза, и окна зарастали ледяными цветами. В печи догорело. Холод проникал в комнату из-под дверей и ластился к ногам, как кошка. Его не замечали.
— В понедельник тридцатого марта, — продолжал Кореска, — была объявлена забастовка. Начало было многообещающим. Промышленники полагали, что забастовка будет всеобщей, так как реформисты кричали во всю мочь, что присоединяются к ней. Поэтому хозяева не очень упорствовали бы и повысили плату, если бы…
— …если бы? — машинально повторил Павол.
— Это «если бы» есть весьма грязная история, товарищи. Вокруг этого было много разговоров, я вам скажу только, что было на самом деле: реформисты посовещались в Праге и высказались против забастовки. Однако подавляющее большинство рабочих не подчинилось этому решению, забастовка началась. В тот же день реформистские газеты опубликовали статью, в которой говорилось: «Шахтеры, особенно члены Союза шахтеров, не имеют ничего общего с объявленной забастовкой и не должны в ней участвовать». Так откровенно подрывалась воля к борьбе. И тем не менее бастовали все — за исключением Витковиц.
— Неужто Витковице… работали?
Возар и Павол чуть не в один голос задали этот вопрос, настолько оба были удивлены. Кореска ответил: