А шестидесятипятилетний Митя Андреев, будто танцуя одной ногой на педали трепака, уже бил и бил, быстро поднимая и опуская кувалду, по второй болванке, потом по третьей, четвертой, пятой… Он был похож со стороны на лихого и знающего себе цену плясуна, который, понимая, что перепляшет всех, не торопится вступить в круг, а только, картинно выставив вперед одну ногу, лишь притопывает ею по полу, не отрывая пятки, как бы приглашая всех убедиться в том, что даже это скупое движение одного носка его правого сапога имеет большую эстетическую ценность.
…Управившись со всей партией болванок, Митя утерся рукавом и, подойдя к висевшему на длинной веревке чайнику, опрокинул его на себя и долго пил из носика, двигая вверх-вниз острым кадыком.
Потом переоделся, взял инструмент и кивнул Косте головой — топай за мной.
Они простояли у пресса, выдавливая из пластин по вычерченному Митей лекалу заготовки, еще часа три. Костя несколько раз возвращался к верстаку, отбивал новые пластины, подтаскивал их к прессу, а Митя Андреев, уставший и молчаливый, все давил и давил новые фигурные заготовки, отмечая каждую своим личным клеймом.
Задержавшись в цехе после окончания смены часа на полтора (отвозили заготовки на тележке на склад, упаковывали их в тару, сдавали инструмент, убирали верстак, остужали разогревшийся пресс), Митя и Костя помылись потом в умывальной, переоделись из рабочей одежды в свою, посидели и покурили в гардеробной и вышли на длинный и пологий заводской двор. Всю дорогу до проходной шли молча и, только гулко пройдя через приземистый тоннель входной крепостной башни и выйдя на Электрозаводскую улицу, остановились.
— Пивка бы сейчас хорошо холодненького, а? — весело глядя на Костю, предложил Митя. — По кружечке, по второй, а?
— Можно, — неопределенно высказался Костя.
— Не можно, а нужно, — твердо сказал Митя. — Пошли.
У пивного ларька на Большой Семеновской взяли четыре кружки, и Костя полез было в карман за деньгами, но Митя остановил его.
— Куда поперек батьки лезешь? — строго спросил Митя и, достав из пиджака большой кожаный бумажник, расплатился сам.
— Так ведь положено в первый день младшему старшего угощать, — улыбнулся Костя.
Митя поморщился.
— Это у шелудивых положено, — сказал он, отхлебывая пиво, — а у меня другой закон. Я этих кабальных правил не признаю, пятиалтынных с молодых не собираю. У меня заработок разов в пять побольше твоего. Кто кого угощать должен? Опять же я тебя позвал, а не ты меня.
Костя взял кружку и отпил. Пиво было холодное, вкусное, пенистое.
— Не обиделся на меня? — спросил Митя.
— За что? — удивился Костя.
— За то, что я тебя хреновым мужиком назвал?
— Сам виноват, — тряхнул головой Костя.
— И то верно, — согласился Митя. — А то я думаю — как же это Заботин мне про него одно говорил, а он на проверку совсем другим оказался? Куркулем каким-то заговорил — зачем подсоблять? Кто за нас нашу работу будет работать?
Костя молча пил пиво.
— Э-хе-хе, — покрутил головой Митя, — притомился я что-то сегодня. Схватился за клещи, как смолоду, бывало, хватался. А годы уже не те. Вот и наломался.
Он взял из солонки щепоть соли и насыпал ее на край кружки.
— Я ведь в молодые годы-то в кузне работал, — продолжал Митя, — первый кузнец у хозяина был. Хор-рошую копейку зарабатывал, когда сила была. Любил за девчонками приударить. А на это деньги требовались. Вот и горбатился по двенадцать часов в сутки. А когда сила уходить стала, бросил кувалду и на слесарные перешел. Женился поздно и вроде бы не совсем хорошо. Да теперь уж жалеть нечего.
Митя бросил в пиво щепоть соли, поднял кружку и долго смотрел, как оседает соль на дно, а вверх поднимаются пузырьки дрожжей. Костя Сигалаев с интересом смотрел на Митину кружку, сам он пиво с солью никогда не пил.
— Слесарная наука, — сделал Митя большой глоток, — штука очень хитрая и тонкая. Здесь голова нужна, глаз нужен, рука. Это токаришко какой-нибудь сунул деталь на шпиндель, включил станок — резец за него и работает. А слесарь сам все должен соображать, своим умом все рассчитывать, своим глазом размечать, своей рукой исполнять. Инструмент у него, как бы сказать, продолжает руку, ловчее ее делает и сильнее. Без инструмента, понятное дело, нельзя, за хороший инструмент один глаз отдать не жалко. Но в основе всего своя собственная рука лежит, она всему хозяйка. На одной пять пальцев, да на другой пять — целое войско. Десятью пальцами любую работу сделать можно, любой металл себе подчинить.