Население нашего района на девяносто процентов состояло из рабочих и работниц огромного количества заводов и фабрик, расположенных между Измайловом и Сокольниками на берегах Яузы и Хапиловки.
Рождению на рабочей московской окраине я, наверное, многим обязан в своей жизни. Я рос в рабочей среде, и, хотя родители мои были интеллигентами в первом поколении (отец — ученый из питерских слесарей, а до этого — смоленский крестьянский сын, мама — учительница, дочь кровельщика с Мелитопольщины), я вырос среди рабочих семей и рабочих детей, и, по всей вероятности, многое в моем характере и судьбе складывалось под влиянием неписаных законов, принятых в этой среде.
И может быть, именно это наследие Преображенского детства не один раз спасало меня в жизни — во время войны, например, в эвакуации, когда острые ее углы сходились над моей головой слишком тревожно и грозно.
Все шесть этажей нашего подъезда, в котором жило и семейство Сигалаевых, были битком набиты мальчишками и девчонками моего возраста, отцы и матери которых работали или на Электрозаводе, или на фабрике «Красная заря». Все взрослые обитатели нашего подъезда хорошо знали друг друга, и поэтому у нас в подъезде было принято запросто ходить в гости друг к другу — из квартиры в квартиру, с этажа на этаж.
Брали пример с взрослых и мы, мальчишки и девчонки. Мы все учились в одной школе, 432-й, на улице Девятая рота, и тоже прекрасно знали друг друга. Квартирные двери в нашем подъезде днем на всех этажах никогда не закрывались (правило это установилось как-то само собой, с первых дней заселения дома), и это очень облегчало нам, ребятам, хождение в гости. Не надо было ни звонить, ни стучать, ни спрашивать из-за дверей — дома ли Юрка, или Толька, или Вовка. Толкай себе дверь и свободно заходи в любую квартиру — все тебя знают, и ты сам тоже всех знаешь на всех шести этажах, во всех двенадцати квартирах. Никто тебя никогда не прогонит, никто не спросит — чего надо? Наоборот, зайдешь, скажем, во время обеда — позовут обедать, заявишься во время ужина — садись с нами, погрызи наших бараночек.
Кроме того, днем взрослых у нас в подъезде почти никогда не было — все были на работе. И мы совершенно свободно кочевали из квартиры в квартиру, с этажа на этаж, толкались с утра до ночи на лестничных клетках, сидели на ступеньках, играли в жмурки, фантики, расшибалочку, скользили по перилам, свешивались, как обезьяны, с верхних пролетов на нижние и…
Но главная жизнь, конечно, происходила в квартирах. Можно было, например, придя из школы и запустив портфель на диван, отправиться на шестой этаж к братьям Силаковым и оттуда, с балкона шестого этажа обстрелять картошкой прохожих или, набрав ведро воды, облить играющих внизу, на асфальте, девчонок.
А можно было пойти на пятый этаж с Семену Бумажному, пятнадцатилетнему человеку с бычьей шеей (боксеру, борцу, пловцу и гимнасту одновременно), учащемуся школы ФЗУ, и выучить пару приемчиков французской борьбы или, надев настоящие боксерские перчатки, ткнуть несколько раз в настоящую тренировочную грушу, а потом Семен наденет вторую пару перчаток, научит тебя, как надо правильно принимать боксерскую стойку, чуть присядет перед тобой, размахнется — бух! — и ты уже сидишь на полу с расквашенным носом, а сам Семен уже требует, чтобы теперь ты ударил его (чтобы все было по справедливости и никому не было обидно), ты размахиваешься изо всех сил — раз!! — а Семену хоть бы что, как стоял перед тобой со своей каменной шеей, так и стоит.
Еще можно было пойти в гости на второй этаж к Олегу Евсееву и послушать там патефон или обучиться какому-нибудь новому танцу (две старшие сестры Олега были лучшими танцорками фабрики «Красная заря», красой и гордостью фабричной самодеятельности, и Олег, все время подражая им, непрерывно разучивал всякие испанские и кавказские пляски, накручивал патефон, ставил веселые громкие пластинки, за что и получил у нас в подъезде прозвище Танцовка).
А лучше всего было просто пересечь лестничную площадку нашего четвертого этажа, осторожно приоткрыть входную дверь в пятьдесят четвертую квартиру и увидеть на кухне озабоченные лица двух двенадцатилетних «новаторов» — Вадика и Прохора. Их отцы были ударниками на Электрозаводе, огромные их фотографии висели на Доске почета напротив завода на площади Журавлева, и Вадик с Прохором целыми днями играли в стахановцев — зачищали напильниками ржавые железки, паяли дырявые кастрюли и кружки, сколачивали табуретки, чинили стулья, строгали доски, выпиливали лобзиком разные полочки, ящики, шкатулки, а главное, бесконечно изобретали всякие коммунальные новшества — неперегораемые пробки, непротекаемые краники и т. д. и т. п.