— Что же, она к вам в кухарки нанялась? — подбоченилась Алена.
— Ну, это ты брось! — нахмурился Николай. — В какие там еще кухарки? Я ей два пальто сразу справил, шесть платьев, две кофты. А туфлей у нее теперь знаешь сколько? У других графинь столько не было, сколько у нее в шкафу стоит.
Он разговаривал с Аленой вполне серьезно — она хоть и училась всего лишь в четвертом классе, но была ему уже родственница, свояченица, сестра жены.
— Она на рынок пошла, — солидно продолжал Колька, — полсотни с собой взяла. Какой кухарке такие деньги дают? Она теперь самостоятельная хозяйка, большой дом ведет…
— У нас она тоже большой дом вела, — не сдавалась Алена, — не хуже вашего.
— У вас! — снова заулыбался Николай. — У вас семь хозяек на одного мужика, а у нас одна на шестерых.
— На шестерых! — прищурилась Алена. — Откуда на шестерых! У вас всегда кто-нибудь в тюрьме сидит, а то и двое.
Она села за парту, очень довольная, очевидно, тем, что ловко отбрила нахального «модельера» за то, что Тоня ушла с фабрики.
Колька Крысин внимательно посмотрел на Алену.
— Ты вот что, Лелька, — жестко сказал он, сдвинув брови, — ты эти разговоры оставь. Не твоего ума дело… Это у нас раньше сидели. А сейчас все завязали, все дома. И никто больше в тюрьме чалиться не будет, поняла? На этом мы с твоим отцом порешили, когда он Тоню за меня отдавал.
Алена молчала. Она сидела рядом со мной за партой, зло поджав губы, и нервно перебирала цветные карандаши. Алена терпеть не могла, когда кто-нибудь одерживал над ней верх. Она любила так вести разговоры, чтобы последнее слово всегда оставалось за ней.
А я сидел рядом с Аленой, слегка даже подавленный этими прекрасными и недоступными моему опыту мальчика из интеллигентной семьи словами — «тюрьма», «завязал», «чалиться».
— Два часа назад на рынок пошла, — рассказывал Николай, — и все нету. Мне мать говорит: может, она к своим зашла? Пойди, помоги сумки донести, а ее и у вас нету.
Снова хлопнула входная дверь в квартиру.
— Вот она! — обрадованно рванулся к дверям Колька, и в глазах у него зажегся огонек, глядя на который я сразу понял, что не только хозяйкой его большой семьи была для Николая Крысина Тоня Сигалаева.
Но это была не Тоня. Глаза у Кольки сразу потухли.
Это была Зина Сигалаева — жена Леньки Частухина.
— О, какой гость у нас! — заиграла с порога голосом, руками и всей фигурой Зина, входя в комнату, где мы сидели все втроем. — С молодежью беседуем, Николай Фомич, а?
— Да вот Тоню ищу, — объяснил Колька-модельер, — часа два с половиной, как ушла на рынок. Я думал, что она сюда зашла.
Колька смотрел на Зину дружелюбно, с той долей невольной симпатии, какую должна вызывать у молодого мужчины красивая женщина, тем более близкая родственница — родная и младшая сестра жены.
— Молодую жену опасно одну на базар отпускать, — продолжала играть голосом и глазами Зина, — там цыгане часто бывают. Могут и украсть такую красавицу, как наша Антонина.
При слове «украсть» Николай быстро посмотрел на Зину, и что-то незримо изменилось в его взгляде — он стал чуть более пристальным, чем был до этого, и как бы настороженным. Я несколько раз замечал эту особенность во взгляде Кольки-модельера. Обычно он разговаривал с людьми нормально, спокойно, сдержанно. Но стоило только собеседнику хоть как-то напомнить ему о его собственном воровском прошлом или о прошумевшей над Преображенкой бандитской славе его отца, как «модельер» сразу же напряженно подбирался, и во взгляде его появлялась сосредоточенная готовность к чему-то немедленно энергичному. Он сразу как бы переходил на другую сторону трамвайных путей, по другую сторону черты, отделяющей его от всех людей, и готов был действовать за этой чертой решительно, быстро и по-своему.
Так произошло и сейчас, когда Зина произнесла слово «украсть». Взгляд Крысина качнулся в сторону, сгустился, потяжелел, но не очень. Он молча, про себя, осудил Зину за допущенную бестактность, но тут же и простил ее, давая понять, что на нее — родственницу, женину сестру и просто молодую красивую женщину — он серьезно обижаться не может.
А Зина поняла это метнувшееся в глазах Кольки-модельера новое выражение совсем по-другому — как внутренний его шаг в ее сторону, как свой успех.
— И в гости к нам, Николай Фомич, с женой совсем не заходите, — заворковала она, — а мы все-таки теперь сродствие разделяем — вы мне деверь, я вам свояченица.