— Нет, нет, что вы! — почти вскрикиваю я. — Я вообще не устаю!
Акробаты смеются.
— А парень-то с куражом, — замечает старший брат.
— Парень хороший, — соглашается Владимир Довейко, — прыгучесть есть. И гибкий.
Я не верю своим ушам… У меня есть прыгучесть, а? И еще я гибкий… И кто это говорит? Сам Владимир Довейко, исполнитель рекордного двойного сальто с земли. Вот это да!
— Натаскать его можно быстро, — раздумывает вслух старший брат, — это сейчас вообще-то хорошо смотрится — ребенок на арене. Война, многие с детьми в разлуке. Особенно у военных будет хорошо проходить.
— Ну, так и надо натаскивать! — вступает в разговор самый младший брат. — Украсит номер? Безусловно украсит. И даже утеплит. Трое взрослых и один маленький. Детей на манеже всегда хорошо принимают, я по себе знаю.
— Хочешь к нам в номер? — спрашивает Владимир Довейко.
— Х-хочу! — задохнувшись от счастья, залпом выпаливаю я.
— Но для этого надо будет поработать, — делает строгое лицо старший брат, — семь потов с тебя сгоним.
— Хоть двадцать! — восторженно кричу я.
Я уже «старый» циркач и понимаю, что это значит — попасть в такой номер, как «Братья Довейко»!
Акробаты снова берутся за «лонжу» и начинают таскать меня по всей арене.
— Алле, ап!
Я прыгаю, переворачиваюсь, становлюсь на ноги.
— Алле, ап!
Сильный подкрут за спину, и, не удержавшись, я падаю на арену.
— Ничего, вставай! Сто раз должен упасть, а на сто первый получится…
Владимир Довейко сидит на барьере и наблюдает за нами.
— Алле, ап! Еще раз!
— Алле, ап! Еще раз!
— Алле, ап!..
— Стоп! — вскакивает с барьера Владимир Довейко. — У меня гениальная идея! Его завтра же можно ввести в наш номер…
— Каким образом?
— Хорошо работать сальто с трамплина он все равно не научится даже через месяц…
— Пускай плохо работает, пускай падает, пускай старается. Зрителю это понравится — ребенок учится прыгать.
— Если будет падать, не понравится, — уверенно говорит Владимир Довейко. — Это жестоко, когда ребенок падает. Может шею себе сломать. В лучшем случае будут смеяться. А нам нужен не комический эффект, а романтический!
— Что ты предлагаешь?
— Мы работаем номер до середины. А потом выбегает он — маленький акробат. Он хочет прыгать, но не умеет. И мы начинаем учить его прямо на глазах у зрителей. Надеваем «лонжу», и делаем то же самое, что и сейчас. Показываем педагогику, открываем «секреты», демонстрируем свою лабораторию!
— Над этим тоже могут смеяться, — говорит младший брат.
— Могут, — соглашается Владимир Довейко, — но это будет уже другой смех. Ребенку не будет грозить опасность, мы страхуем его. Мы учим человека летать. На глазах у зрителей. Публичное обучение! Проходим с ребенком на «лонже» один круг и отпускаем его. И вызываем у зрителей симпатии к себе, и сами отдыхаем. И с новыми силами, и с дополнительными симпатиями зрителей приступаем ко второй половине номера и под гром аплодисментов заканчиваем номер на «ура»!
— Богатая идея, — сразу же говорит старший брат. — Действительно, хоть завтра можно выпускать его на арену.
— Ну, завтра еще нельзя, — возражает младший брат, — недельку надо порепетировать. Пусть хоть немного привыкнет к арене.
— А чего ему привыкать? Он в «Свадьбе в таборе» каждый вечер на арену выходит.
— Так то массовка, а здесь отдельный номер. Смущаться будет.
— Ну и пусть смущается, очень хорошо.
— Чего же тут хорошего?
— Неужели не понимаешь? Детскую непосредственность зритель всегда хорошо принимает. И в кино, и на манеже. Это старый закон зрелища. Я за то, чтобы через пару дней вводить его в номер. А через месяц мы его научим прыгать без «лонжи». На глазах у зрителей! И «лонжу» снимем на глазах у зрителей… Нет, нет, это богатая идея. Молодец, Володька! Цыгане не зря его к себе взяли, они в этих делах толк понимают. Ребенок на арене всегда хорошо смотрится. Особенно во время войны.
А ребенок (то есть я) стоит рядом и все слышит. Как его непосредственностью будут утеплять номер акробатов Довейко. Как его, засупоненного в «лонжу», будут таскать по манежу перед зрителями, словно мешок с отрубями. Как из него, маленького дурачка, сгорающего от желания скорее научиться прыгать сальто, будут выколачивать на арене педагогику, лабораторию, романтику.
Ну что делать! Таковы законы цирка, таковы жестокие законы публичного зрелища. И если ты пришел в цирк, если ты не можешь жить без цирка, просовывай голову в ярмо этих законов.