— По пятьсот на рыло? — тяжело задышал рядом со моим ухом Юрка Михалев. — Точно говоришь?
— Сперва по пятьсот, а там видно будет.
Мышь толкнул меня локтем:
— Ну, идешь со мной или испугался, эвакуированный?
Это был точно рассчитанный удар. Я терпеть не мог, когда меня называли эвакуированным.
— Иду, — сжав зубы, сказал я.
Не хватало только, чтобы эти кретины считали меня трусом.
Мышь отодвинул доску забора и пролез в дырку. Я полез за ним.
Склад (обыкновенный рубленый сарай) стоял задней стеной почти вплотную к забору. Мышь вынул из стены аккуратно выпиленный (очевидно, накануне) квадрат высотой в три бревна и шириной в полметра. Обернулся к нам, приложил палец к губам и исчез в образовавшемся проеме.
— Давай! — прошипел сзади Юрка и толкнул меня в спину.
Я влез в сарай.
Мышь, стоя посередине склада, светил электрическим фонариком по сторонам. Господи, каких только учебных пособий, наглядных картинок, рисунков и плакатов не было на этом складе акушерского училища! Открыв рты, минут десять неподвижно стояли мы на месте, разглядывая в темноте, в свете карманного фонаря, окружавшие нас со всех сторон наглядные пособия на акушерские сюжеты и темы.
— Вот это да-а! — восхищенно произнес наконец Юрка Михалев. — Вот это музей! На рынок бы такую красоту — с руками оторвут!
— Это на рынок нельзя, — строго предупредил Мышь. — Сразу поймут — откуда. Для рынка здесь кое-что поинтереснее должно быть.
Он начал шарить по углам и очень быстро нашел то, что искал. Это был крепко сколоченный деревянный ящик из дубовых досок. Было видно, что кто-то уже вскрывал его.
Мышь приподнял крышку — и у меня остановилось дыхание. Ровными рядами, один к одному, в ящике лежали куски хозяйственного мыла…
Это было огромное богатство — целый ящик хозяйственного мыла! (На рынке один кусок стоил пятьсот рублей.)
Мышь внимательно посмотрел на меня.
— Ну, понял теперь, в чем дело? — хвастливо спросил он. — Куда я тебя звал погулять?
Я смотрел на ящик как завороженный. Я знал, что с самого начала войны мыло совершенно исчезло из продажи. Мама стирала дома белье каким-то самодельным клейстером. Мыло было на вес золота. А тут целый ящик!
— Нате вам, как обещал, по одному куску, — сказал Мышь, — больше брать пока нельзя, а то заметят.
Сам он положил себе в карманы два куска.
— Чего ж по одному-то, — недовольно буркнул Юрка. — Его все равно уже кто-то берет.
— Сторож берет, — объяснил Мышь, — а может, еще кто из акушеров. Мы под них и подстроимся. Завтра вечером еще раз придем. Будет все тихо, сразу штук по пять возьмем, понял?
Тяжелый кусок мыла оттягивал мне карман. Невеселые мысли бродили у меня в голове. «Куда же девалась вся твоя честность? — думал я. — Из-за чего же тогда ты ругался с Арнольдом, Бриллингом и мордастым стариком Филимоновым? За что он бил тебя кнутом?»
И вдруг все мысли мои рванулись совершенно в противоположную сторону. Мама второй год стирает все наши вещи какой-то дрянью. Все руки сделались у нее от этого шершавыми и грубыми. Ну что произойдет, если я возьму один кусок? Ведь все равно весь этот ящик растащат вот такие оглоеды, как Мышь и Юрка Михалев. А как обрадуется мама, когда я принесу ей этот кусок, а?
«Но ведь это же настоящее воровство! — мелькнуло у меня в голове. — Это уже не рыночные проделки с Шуней и Зуней. И мама обязательно спросит— где взял?»
«Нашел!» — быстро отыскал я ответ.
И грехопадение мое совершилось.
…Все это кончилось очень плохо. Нас поймали. Мыша и Михалева забрали в милицию. Меня отпустили (мама отнесла в милицию мой кусок).
Целыми днями я сидел теперь дома. Из цирка, как только стало известно о краже, нас с Юркой Михалевым немедленно выгнали, не помогло даже заступничество Гитаны. Мама наистрожайшим образом запретила мне выходить на улицу. Лежа на кровати за занавеской, я с утра до ночи читал книги о подвигах, совершенных малолетними героями.
Осенью цирк уехал из Уфы, и мне стало абсолютно нечего делать. Записаться в школу я, конечно, опоздал. Да и не хотелось мне ходить в школу после моего бурного циркового лета.
Это были худшие дни моей жизни в Уфе. Подолгу я сидел у окна в нашей проходной комнате и смотрел во двор. Мне было ясно одно — надо бежать на фронт. Пристроиться к какому-нибудь воинскому эшелону и катить до самого фронта.
А там я совершу подвиг. Как Александр Матросов или как Зоя Космодемьянская. И пусть меня повесят фашисты. Тогда все узнают, что я был не такой уж плохой, что никакой я не жулик.