— Прямо комедия! Не правда ли, комедия? — заговорил по-немецки Нацл, и его изменившееся лицо расплылось в улыбке.
— Я тебя увидела издалека, — отвечала Персида тоже по-немецки, — и сразу же узнала.
— Если бы я тебя увидел, я бы узнал тебя на любом расстоянии.
Дальше они не знали, о чем говорить, и смотрели — она на него, а он в землю.
Господи! Если бы они оказались вдвоем!
Персида смотрела на его всклокоченные волосы, которые казались ей гладко причесанными, и на его сюртук, представлявшийся ей не таким уж засаленным, и понимала, почему Нацл не появлялся под ее окнами.
— Ты теперь здесь будешь? — спросила Персида.
— Конечно, конечно! — ответил он. — То есть нет, я отправляюсь в Тимишоару, но здесь еще побуду.
О, боже! Почему они не были вдвоем.
— Прощай! — произнесла она и протянула ему руку.
Нацл, несколько смущенный, повернулся к Анке, которая, как это можно было понять, не знала немецкого языка, и, вежливо приподняв шляпу, сказал по-румынски:
— Извините, барышня! Мы с барышней познакомились еще дома, и я очень удивился, встретив ее здесь.
— Прощай! — повторила Персида и еще раз протянула руку.
Нацл взял ее, сжал в своей руке и застыл, молчаливый и неподвижный, как соляной столб. В конце концов они расстались, но Нацл невольно последовал за Персидой и Анкой, словно прикованный взглядом к высокой и гибкой фигуре девушки.
Переходя через большую торговую площадь, Персида еще издалека обратила свой взор на церковь. В это время отправляли вечерню.
— Прошу тебя, давай зайдем на минутку! — попросила она Анку.
Они вошли в церковь. Персида окунула кончики пальцев в святую воду. Потом оставила подругу сидеть на скамье, а сама смиренно встала на колени перед одним из малых алтарей, где священник служил мессу, и покаянно склонила голову.
Нацл же, увидев, что Персида входит в церковь, не решился следовать за ней.
Глава VII
ВОЛНЕНИЕ
— Чего стоишь понурый, словно Иоан Столпник? Или иди спать, или садись пить, раз пришел в пивную!
— За меня пусть у вас голова не болит! — отвечал Нацл. — Гляжу я на вас: ребята вы все что надо и время проводите весело… Хотел бы и я выпить с вами, ведь вино, как я вижу, доброе, да вот не могу. Что делать, если натура не принимает? Только вы пейте, пейте: я за все заплачу. У Хубэра из Липовы денег хватит и у Хубэроайи тоже! — добавил он вполголоса, как бы для самого себя.
Жаль, что поблизости не было музыкантов, а то он пригласил бы и их: веселиться, так веселиться. Нет ничего более прекрасного, чем сидеть и смотреть, как пируют люди! И так легко развеселить людей! Бокал вина, потом еще один… несколько бокалов и уже довольно!
К сожалению, и веселье не у всех бывает одинаково. Глядишь, один совсем размяк, другой принимается плакать, а третий стал дебоширить и переворачивает столы… К полуночи Нацл уже не мог сидеть за столом, но и последовать совету приятелей и отправиться спать тоже не мог.
Ох уж эта тихая ночь, это звездное небо с полной луной, ох уж эта молодость, разве от нее можно забыться во сне! Нацл ощущал в душе какое-то сладостное нетерпение, а если отправиться спать, то утратишь его, а завтра, возможно, снова и не найдешь.
Уж слишком прекрасна была та ночь.
А сколько всего переменилось в мире!
И в день свадьбы ночь была прекрасной, но тогда его душа страдала от жестокой боли. Он вздрагивал и сейчас, вспоминая о том, что он тогда пережил. Глупости все! Разыгравшееся воображение глупого ребенка!
Она казалась такой красивой, такой обольстительной, такой желанной его сердцу, что им овладела единственная мысль: душевное спокойствие он обретет только рядом с ней, но зная, что он не может быть постоянно подле нее, что должен оставить все свои помыслы о ней, он превозмог сам себя и уехал в дальние края, чтобы не видеть ее, чтобы затеряться в огромном мире и забыть про нее.
Несчастный Нацл! Как он страдал и терзал сам себя!
Сердце его сжималось от боли каждый раз, когда он вспоминал о разрешении на путешествие.
Перед ним стоял высокий и худой Бочьоакэ с разрешением в руке и произносил с отеческой суровостью: «Не теряй времени даром! Береги честь своего цеха!»
Так же было написано и в его бумагах. А он переезжал с места на место, больше развлекаясь, чем работая.
Нет, не был он рожден, чтобы стать мясником. И уж если говорить по правде, то и нужды в этом не было. Он как-нибудь по-другому мог бы заработать себе на жизнь. Великую несправедливость совершили родители, когда забрали его из школы. Так кем же он теперь был?