Когда Пэвэлуц выехал, до сумерек оставалось часа три. Но день был ясный, и луна, хоть и на ущербе, поднялась в небе и стала клониться к закату только после полуночи, а лошадь была выносливой и рысистой; настоящий человек Пэвэлуц — задумал и сделал.
Вдохновляемый этой мыслью, Кодряну, подбадривая лошадь, скакал среди перелесков, тронутых первыми заморозками, тут зеленых — дубовых, там желтых — липовых, а потом — красных, как бычья кровь, а когда стемнело, то та же луна, при лучах которой по берегу Муреша гулял Нацл, освещала и его путь.
Длинный, извилистый и трудный путь.
Нет ничего более неприятного, чем ехать в одиночестве верхом на быстрой лошади среди полного безлюдья: незаметно начинаешь переворачивать все, что таится в душе, и в конце концов уже не понимаешь, на самом ли деле все это происходило с тобой или снилось тебе во сне. Усталый от дороги и одиночества, Кодряну перестал понимать, куда и зачем он едет, и все ему стало представляться сказкой. Он столько раз слышал рассказы о колдуньях, по воле которых волшебные кони летели по воздуху, унося человека за его судьбой, что ему стало казаться, будто он летит, а не скачет.
Охваченный этим чувством, он ощущал себя таким легким, что ему даже стало плохо, когда он услышал собачий лай в Шоймоше.
В себя он пришел только возле дома отца Исайи. И тут вдруг понял, что напрасно совершил весь этот долгий путь, потому что сам он ничуть не изменился и ему не хватает решимости постучать в ворота, и был рад, что вокруг темно и никто его не видит.
«Нет! — решил он про себя. — Все это я могу сделать и без отца Исайи».
Поехать в Арад без Мары он бы не решился, но вот поговорить с ней без отца Исайи было вполне возможно. Не было никакой необходимости во все это посвящать и отца Исайю.
Кодряну поехал дальше, в Радну, чтобы переночевать там на постоялом дворе неподалеку от монастыря, а рано утром отправиться к Маре.
На постоялом дворе, где его никто не знал, он мог без опаски поручить лошадь работнику и попросить что-нибудь поесть, потому что был зверски голоден.
— Ты Мару знаешь? — спросил он служанку, накрывавшую на стол.
— Как не знать! Рядом живет, через четыре дома.
— Не знаешь, дома ли она?
— Позавчера вернулась с дочкой из Арада, — ответила служанка.
Кодряну почувствовал, как сердце у него сжалось и подкосились ноги.
Это была полная неожиданность: Персида здесь! Зачем она приехала? Почему она не осталась дома, а отправилась в монастырь? Что случилось?
Он был голоден, но встал из-за стола так и не съев ни кусочка. Он устал с дороги, но отправился бродить по берегу Муреша.
С той минуты, как он узнал, что Персида находится совсем рядом, он испытывал что-то вроде лихорадки и, расхаживая торопливыми шагами по берегу реки, ощущал то приятное чувство, какое испытывал вблизи нее. Ах, какая женщина!.. Какая фигура! Какая обворожительная улыбка, как она мило сердится, как легко срываются с ее губ слова, какая у нее глубокая душа! И вместе с тем только сейчас он вспомнил, что ни разу не поговорил с ней откровенно. Мало-помалу им овладевала мысль о том, что всю жизнь он проведет возле нее, — а иначе и быть не может, — и ему хотелось повторять ей это бесконечное число раз. Но было во всем ее облике что-то такое, что заставляло сдерживаться и говорить только то, что приятно ей. Она понимала все заранее и отвечала без всяких слов. Таким образом, Кодряну не сомневался, что и Персида хочет того же, что и он, и все же он не был в состоянии сказать ей об этом без всяких околичностей: ему был необходим посредник, который помог бы ему завести такой разговор.
У него были отец и мать, дед и бабка, родственники и приятели, все его любили, но сейчас он чувствовал себя таким одиноким и покинутым, что стоял испуганно на дороге, словно цыпленок, отставший от клуши: он сам оборвал все связи, отстранился от всех родных и никто не мог прийти ему на помощь.
Утром он вскочил, едва только забрезжило. Он знал, что Мара уходит очень рано, и хотел застать ее дома, но несмотря на это, мешкал, словно в глубине души желал опоздать.
Так оно и случилось: калитка была уже заперта.
С тяжелым сердцем он отправился к мосту, где, как он знал, можно было найти Мару. Но и там ее не было. Он увидел ее в сотне шагов ниже моста, там, где баржи грузились дровами, но не подошел к ней. Зачем? Будет гораздо лучше, легче и проще поговорить сначала с Персидой.
Кодряну заплатил человеку, стоявшему у моста, положенные крейцеры и перешел на другой берег. Но тут ему пришло в голову вернуться назад в Бутень.
Было чуть больше восьми часов. Как можно в такое неподходящее время звонить у ворот монастыря? А решиться на разговор с Персидой и того невозможней.