— Я очень удивился, когда узнал, что ты уехала из Арада, — наконец заговорил Павел.
Персида улыбнулась, немного подумала, потом щеки ее порозовели.
Она была готова рассказать ему без утайки, как все произошло, почему она вдруг решила уехать: так нужно было и иначе она поступить не могла. Однако сейчас, оказавшись с Павлом с глазу на глаз, она чувствовала, что не в силах ничего поведать ему — лучше умереть!
Человеческая мысль в одно мгновение одолевает и время, и пространство, и теперь, в этот самый миг, Персида мысленно видела все, что произошло, видела и Нацла, как он, неприкаянный, бродит по белу свету, потеряв человеческий облик, несчастный не по своей вине. Она примирилась с мыслью, что не сможет помочь ему и им обоим остается только вспоминать то, что произошло, и что, в конце концов, было всего лишь безумием юности. И ей стало стыдно от того, что она подумала, будто может посмеяться над ним, раскрыв перед другим мужчиной все, что было ведомо им одним.
— Мне опротивела людская суета и шум, — отвечала она, — я так стосковалась по тишине этого дома.
— И ты, конечно, останешься здесь, — усмехнулся Павел.
Персида немного подумала. Ее душа как бы немного возвысилась.
— Ты смеешься, — произнесла она. — Но не нужно забывать, что я выросла здесь и что я — женщина. Вы, мужчины, отважно устремляетесь в мирской водоворот, но и вас часто охватывает тоска по одиночеству. Что же делать нам, женщинам, которые без чужой помощи не могут пройти по жизни?
Кодряну снова усмехнулся:
— Тебе, чтобы найти опору, стоит только пожелать.
— Знаю, — отпарировала она, тоже иронически улыбаясь. — Я молода, красива, разумна. И не хватает только легкого сердца, чтобы выпорхнуть в мир. Но мне становится страшно, когда я думаю обо всех обязанностях, которые будут возложены на меня. Мне кажется, что, когда я выйду отсюда, я не смогу их все выполнить.
— У всех у нас есть обязанности, — возразил Павел.
— Но редко мы бываем довольны тем, что выполняем их, — прервала его Персида.
— Если б было так, то большинство из нас чувствовало бы себя несчастными.
— Мы и есть несчастные, только не чувствуем этого, потому что человек зависим ото всего. Вообрази, что я не останусь здесь. Не могу же я остаться старой девой. Значит, я должна выйти замуж. Скажем, я нашла мужа превыше всех моих ожиданий. Откуда я могу знать, что когда-нибудь не проявлю слабости к другому человеку? Что же тогда делать? Обязана я или нет признаться супругу?
— Обязана! — со всей решительностью заявил Павел.
— А если еще до свадьбы будет такая слабость? — продолжала она. — Опять я должна рассказать всю правду?
Павел вздрогнул.
— Да! — вновь подтвердил он, но на сей раз не столь убежденно.
— Для того, чтобы обрадовать мужа?
— Не только.
— Тогда, — рассмеявшись, сказала Персида, — умнее будет не выполнить своего долга. Зачем рассказывать, если это его огорчит? Мало-помалу я прихожу к мысли, что мой долг молчать, быть лицемерной и, насилуя себя, в меру возможности выполнять другие обязанности. Отвратительная жизнь!
Павел недоуменно взглянул на нее.
— Хорошо, — произнес он как-то неуверенно, — но ведь ты не сможешь остаться здесь.
— А почему нет?
— Потому что это невозможно.
— А почему невозможно?
— Потому, что если я не ошибаюсь, ты православная.
— Это можно изменить, — уверенно сказала Персида. — Когда речь идет о жизни и смерти, никто не посмотрит на такие пустяки. Все мы люди, в конце концов, и господь бог один для всех.
— А я вот не верю, что ты останешься здесь, — вновь насмешливо заговорил Павел.
— И я не верю, — согласилась Персида. — Но хочу только сказать, что, по крайней мере, сейчас нет для меня более соблазнительной мысли, чем остаться в монастыре, и я была бы очень несчастна, если бы мне пришлось его покинуть. Я чувствую себя здесь очень хорошо, а для житейских волнений мне еще хватит времени.
Кодряну начала бить лихорадка.
— Значит, — глухо проговорил он, — ты решила здесь остаться?
— Нет, — отвечала Персида, — я ничего не решила, и если мама мне скажет сегодня, чтобы я покинула монастырь, я его завтра же покину. Я только отвечаю на вопрос, который насмешливо задал ты. Я действительно была бы несчастлива, доведись мне теперь уйти из монастыря. Через год-два, — никто не знает, что будет человек чувствовать, — может быть, я уйду отсюда с легким сердцем, но сейчас это было бы тяжело!