— Хорошо, парень! А когда ты вышел в подмастерья?
— На святого Георгия.
— Хочешь переехать в Липову? Я — Бочьоакэ, староста цеха.
— Знаю, ведь я сам оттуда.
— Откуда же?
— Из Радны.
Бочьоакэ снова посмотрел ему в лицо.
— Уж не брат ли ты Персиды? Сдается мне, что и ты похож на свою мать.
— Похож! — улыбаясь, подтвердил Трикэ.
— А что было у твоей матери с немцем? — спросил староста, меняя разговор.
— С каким немцем?
— С Хубэром. С кем еще?
— Я ничего не знаю! — ответил Трикэ, очень удивленный тем, что мать, тоже приехавшая на ярмарку, ничего ему не сказала.
— Ну-ну! — пробормотал Бочьоакэ. — Он отобрал у нее мост и, думается мне, надул с лесом в Кладове.
— Я не верю, — улыбнулся Трикэ, — что кто-нибудь может обмануть мою мать.
Бочьоакэ опять взглянул на парня. До чего смышленые у него глаза.
— Ну, так пойдешь ко мне? — снова спросил староста.
— Пойду.
— А что просишь?
— Ничего не прошу, — ответил Трикэ. — Разве это мало — работать у вас? Сколько сочтете нужным, столько и заплатите.
Бочьоакэ был польщен.
— Когда придешь?
— Да сразу же после ярмарки.
— Слово — дело! — проговорил Бочьоакэ, пожал парню руку и отправился дальше.
Трикэ весь горел от нетерпения. Ему хотелось увидеться с матерью, узнать, что случилось с Хубэром, и рассказать ей, как он нанялся к Бочьоакэ, тому Бочьоакэ, который не взял его в ученики.
— Вы это слышали! — воскликнула Мара, упирая руки в бока.
Она была так рада, как давно уже не радовалась. Ей было лестно, что Трикэ поступил подмастерьем именно к Бочьоакэ, а кроме этого ей было так нужно, чтобы сын находился под рукой.
С тех пор, как она узнала, что Кодряну женился и получил приход, она решила, что Персида ни за что не останется у монахинь. Но пока еще не было никакого предлога, чтобы взять ее из монастыря. Персида, правда, сама говорила, что не останется там, но все старалась направить так, чтобы там остаться, и Мара не знала, что же придумать, чтобы забрать ее оттуда.
По воскресеньям и на праздники Мара брала ее домой и ходила с ней в церковь в Липову. Но часто случалось так, что Мара отправлялась на ярмарки, и тогда Персида сама брала кого-нибудь из румынских девочек, живших в монастыре, и шла в церковь. Монахиням это не нравилось, потому что они считали, — да это и на самом дело так было, — что монастырская церковь самая красивая, однако Персида любила ходить в свою церковь, и запретить ей это никто не мог. Постепенно вошло в обычай, что Персида ведет с собой в церковь всех румынских девушек, и их процессия выглядела так красиво, что все жители Липовы одобряли дочку Мары.
— Очень даже хорошо! — говорила Мара Трикэ. — По праздникам и воскресеньям ты будешь ходить за Персидой в монастырь и провожать ее в церковь. А потом мы посмотрим, что можно сделать, чтобы совсем забрать ее оттуда.
— Ладно! — живо согласился Трикэ. — А с Хубэром что у тебя?
— Что у меня? — переспросила Мара. — Да что я, дура что ли, чтобы бегать и трудиться, а потом делить с ними доход? Никакой прибыли нет и делить нечего!
— Хорошо, но я слыхал, что Хубэр отнял у тебя мост.
— Не нужен мне больше этот мост! Торчи на нем целый день из-за нескольких крейцеров, когда у меня в другом месте столько дел.
Трикэ показалось, что во всем этом нет ничего хорошего. Он не мог примириться с тем, что мать его больше не хозяйка на мосту, хотя все ее звали «Мостовиной». Еиу пришло в голову самому взять в аренду этот мост, потому что ему чрезвычайно нравились насыпанные кучей крейцеры и совершенно нестерпима была мысль о том, что впредь и он сам будет выкладывать эти крейцеры, когда доведется переходить мост.
— Знаешь, — обратился он к матери, — я подумал, а не лучше ли будет мне жить вместе с вами, по утрам уходить, а вечером приходить.
— Живи, дорогой! — воскликнула растроганная Мара, — хоть раз и мы заживем, как люди, семьею.
— Только не слишком ли дорого это обойдется?
— Об этом ты не думай, — понизила она голос, — все равно эти крейцеры будут наши. Георге арендовал мост в компании со мной.
После ярмарки по дороге из Арада в Радну Трикэ был посвящен и в остальные дела.
Мара жаловалась, что дела ее идут из рук вон плохо. Она готова была поклясться, что прогорела с лесом и осталась бы совсем на бобах, не выручи ее баржи, которые она выгодно продала после того, как с них сгрузили дрова.