Нацл так хорошо все обставил, что даже сама Персида, вернувшись домой, начала сомневаться: ради нее ли явился он в церковь.
И сейчас только он и знал, чего ему стоило не пойти вслед за Персидой, чтобы полюбоваться ею хотя бы издали. Вернувшись в Липову, и он испытывал чувство величайшей несправедливости, когда приходится попирать собственное сердце, которое так жаждет счастья.
Какое ему было дело до решения цеха. Не все ли равно, когда произойдет его посвящение в мастера. Он знал только одно: какое это великое несчастье иметь таких родителей, как это ужасно, что счастливым он может стать только тогда, когда умрут его отец и ее мать.
Какая отвратительная мысль, какое нестерпимое чувство, но он от этого чувства никак не может избавиться.
В понедельник к вечеру Нацл точил ножи, когда отец с мрачным лицом вернулся домой.
— Ты слыхал?! — спросил Хубэр сурово и холодно.
— Что я слыхал?.. — в свою очередь, спросил Нацл, пристально глядя на отца.
— А то, что из-за тебя треплют мое имя. Ты меня выставил на посмешище! — отвечал отец. — На всех углах только и говорят, что все два года ты провел как бродяга и только из милости твое посвящение перенесли на день святого Ильи. Хотели тебя послать в новое путешествие. Позор! Стоило бы тебе морду набить!
Нацл сделался белым словно мел. Ноги его задрожали так, что он еле стоял.
— Ах, так! — промолвил он, напрягая все силы, чтобы овладеть собой. — Они правы! Я был отпущен жить по своему разумению и мог думать, что хочу. Я знаю, почему так получилось, но не могу все это им объяснить, а если бы я им все рассказал, то они ничего бы не ответили, только пожалели бы меня. Ты мне отец и должен иметь отцовское сердце и чувствовать, что на то была причина, ты должен простить меня, а не попрекать, тем более, что я сам каюсь в своей вине! Давай не будем, отец, говорить об этом. Что бы ни было между нами, — голос у Нацла смягчился, — давай жить в мире хотя бы из-за матери, которая для тебя добрая жена, а для меня добрая мать.
Хубэр был достаточно умен, чтобы понять, какой суровый укор таится в этих словах, и достаточно порядочен, чтобы ощутить его справедливость.
— Я полагаю, что как отец я могу знать, что происходит с тобой и какова этому причина.
Нацл стоял перед отцом в полном замешательстве.
Что он мог сказать? О, господи, как он мог объяснить в нескольких словах то, что перевернуло все его существо?
— Я… — начал он заикаясь, словно владевшие им мысли толкали его. — Мне, каким я уродился, не нужно быть мясником.
— Значит, — вспыхнул Хубэр, — это и есть причина: ты стыдишься моей профессии?
— Совсем нет! — возразил сын. — Вовсе не так нужно меня понимать!
Хубэр пропустил эти слова мимо ушей. Он уже давно чувствовал, что сын его не очень приспособлен для подобного занятия и не раз жалел о том, что не оставил его в школе. Поэтому он обрадовался, что разговор повернулся так, что он получил возможность оправдаться.
— Мой отец тоже был мясником, — заговорил Хубэр, — и его отец тоже, в нашем роду все были мясниками. Виноват ли я, что господь бог дал мне единственного сына и наказал тем, что у него не лежит сердце к занятию отцов?
— Не нужно, отец! — отвечал Нацл. — Мне есть в кого таким уродиться. Ведь рубить кости и для тебя не велико удовольствие. И тебе куда приятнее поговорить с умными людьми, чем резать мясо и дробить кости на колоде. Ведь благодаря матери, — дай ей бог здоровья, — и держится мясная лавка Хубэра.
Нацл вкладывал в эти слова скорее похвалу, чем упрек, однако Хубэр усмотрел в них обвинение, и лицо его вспыхнуло.
— Ты со мной не нахальничай, — закричал он, выходя из себя. На этот крик высунулись испуганные ученик и подмастерье. — Я тебе обещал, что отхлещу по щекам, и отхлещу, и никто мне не помешает.
— Вот этого ты и не сделаешь, — спокойно возразил сын. — Тогда было тогда, а теперь совсем иное дело.
Хубэр, потомственный мясник, решительно шагнул к сыну.
У Нацла все еще был в руках нож, который он не успел положить на место.
— Прошу тебя всеми святыми, не подходи! — воскликнул он.
— Брось нож! — закричал подручный, бросаясь вперед, чтобы встать между ними.
Но было уже поздно.
Нацл, почувствовав дыхание отца, отбросил нож в сторону.