Это было глупо, потому что, хоть Трикэ и был сильным парнем, но меряться силой с Нацлом, право, не стоило. Однако человек, которого вывели из себя, не отдает отчета в своих поступках. Трикэ казалось, что Нацл, поскольку он виноват, должен испугаться и отступить перед ним.
Нацл стоял словно вкопанный, а отступить с позором пришлось Трикэ. Вот этот-то позор и заставил его быть упрямым. У Трикэ помутилось в глазах, и он ударил Нацла по лицу, разбив ему в кровь и нос, и губы.
Оглушенный, Нацл сделал шаг назад, потом крепко схватил Трикэ за руки, удерживая его от себя на расстоянии.
— Господи! — воскликнул он с глубочайшей горечью. — Проклятье на мою голову! Все обязательно хотят подраться со мной и испытать мою силу. Приди в себя, Трикэ, ведь я тоже человек и могу не сдержаться.
Банди, который подошел совсем близко и узнал их, бросился бежать обратно, а Персида, увидев, как сцепились молодые люди, торопливо зашагала к ним.
— Ты можешь бить меня, сколько хочешь, — продолжал между тем Нацл, — все равно драться с тобой я не буду. Но ты опомнись и пойми, что тебе нужно не колотить меня, а помочь.
Трикэ попробовал высвободить свои руки, но они были словно скованы стальными кандалами.
— Ты сильнее меня, — прохрипел он, — но у меня хватит сил сбросить тебя в Муреш, пусть я и сам полечу туда вместе с тобой.
— Дурачок! — усмехнулся Нацл. — Ну чего ты задумал?! Ты что, утонуть захотел, так все равно я тебя вытащу.
Трикэ укусил Нацла за руку.
От неожиданной острой боли Нацл выпустил его руки, но тут же сделал ему подножку, так что Трикэ полетел далеко в сторону.
— Что такое? — закричала Персида, бросаясь на помощь Трикэ, который пытался подняться с земли.
— Убийца! — накинулась она на Нацла, но увидев, что лицо его залито кровью, отпрянула назад.
Сейчас это была совсем другая женщина.
За последние девять дней, когда она по вечерам встречалась с Нацлом, Персида утратила свое строго-добродетельное представление о себе и о мире. Она ощущала себя жалкой, способной на любой постыдный поступок, а в этот миг, при виде своего брата, почувствовала себя босоногой девчонкой, шныряющей под ногами людей на базаре, опрокидывающей столы и дерущейся со сверстниками.
При виде крови она вновь стала дочкой Мары, готовой слепо броситься в драку, лягаться, царапаться и кусаться, не разбираясь, кто перед ней и ради чего все это.
Напрасно с такой заботливостью воспитывала ее мать Аеджидия, ибо ничто не выкорчует то, что впитано в детстве.
— Что здесь было? — закричала она.
— Что бы ни было, но виновата только ты, и что бы еще ни случилось, все равно ты будешь виновата! — ответил ей Трикэ, который вдруг ощутил безграничное презрение к сестре. — Ты и только ты, потому что не можешь оставить его в покое, обманываешь своих благодетелей, обманываешь мать, обманула и меня, уверив, что выбросила его из головы. Лгунья! Низкая лгунья!
Так оно и было. И Персида, не так давно Персида-гордячка, униженно стояла перед Трикэ, опустив голову. Нацл решительно шагнул к Трикэ.
— Пожалуйста, выбирай слова, — проговорил он, сдерживая себя. — Меня ты можешь ударить и не вывести из терпения, а ее не касайся, потому что, будь ты хоть тысячу раз ей братом, все равно будешь валяться у ней в ногах. Она мне хотела добра, но надо мной тяготеет проклятие. Я калечу жизнь всем, кто желает мне добра!
— Какой черт толкнул меня вмешаться в эту историю, — забормотал Трикэ, почувствовавший вдруг, что ему нет никакого дела до того, что же будет потом. — Мне ведь тоже не избежать ни стыда, ни несчастья.
— Можете успокоиться, потому что оба вы от меня избавитесь! — заявила полная самоотвержения Персида. — Меня приводит в ужас мысль о необходимости провести жизнь в этом мире, где всякий миг довольства всего лишь мимолетная передышка после долгой цепи страданий. С тяжкой болезнью в душе, которая дана мне от самого моего рожденья, терзаясь и мучаясь, бреду я по этому миру, истязаю сама себя, и кричу во весь голос, и стону от боли, но люди, эти собратья мои, даже не замечают, что и они страдают так же, как и я, и не хотят разделить со мной мою боль, а с презрением от меня отворачиваются. Я знаю, — голос Персиды зазвенел, — это наше обоюдное несчастье, что мы увидели друг друга, а теперь встречаемся, но душа моя наполняется несказанной радостью, когда я смотрю ему в глаза, даже тогда, когда они печальные, и сама я дрожу, когда его рука касается моей. Не я сама этого желаю и вовсе не он понуждает меня — это неизбежная судьба держит меня в своей власти и мы не можем поступать иначе, чем поступаем. У меня земля горит под ногами, когда я, пробравшись тайком, стою с ним, и все-таки жизнь для меня только те минуты, которые я провожу с ним вместе. С этих пор все для меня — волнение, испепеляющая тревога, пылкие стремленья. Не в силах более сносить тот стыд, который я сама на себя накликала, мне остается только одно — бежать от людей или в могилу, или в укромную монастырскую келью. Дорогой Трикэ, любимый мой брат, не осуждай меня, а утешь нашу добрую мать и раздели вместе с нами горькие слезы!