Вот об этом-то и не подумала Мара: она видела перед собой все ту же Персиду, разумную и гордую. Мара легла спокойно спать, на следующий день утром также спокойно встала и отправилась по своим делам, и не утратила этого спокойствия даже вечером, когда не застала Персиды дома.
Не были заперты ни калитка, ни входная дверь, и это, как полагала Мара, было знаком, что Персида где-то неподалеку, отлучилась только на минутку.
Но минуты шли, а дочь не возвращалась.
Мать стала беспокоиться и пошла осматривать дом.
Платьев Персиды не было, не было нигде!
Невероятно, но платья из дома исчезли!
Мара представила дочь босую, немытую и нечесаную, шныряющую на базаре под ногами людей, опрокидывающую столы и дерущуюся с соседскими детишками. Она видела Персиду вместе с братом в лодке, несущейся по волнам разлившегося Муреша: это была ее дочь, упрямая и готовая на любое безумство. Все, все было напрасно: как была она ее дочерью, так и осталась!
Да, да, ее дочь могла убежать из дома, если так повелела ее натура, убежать с самым недостойным человеком.
Банди тоже нигде не было видно.
Мара в нерешительности присела на минуту. Ей хотелось разрыдаться. Но только минуту это и длилось. В следующий миг кровь бросилась ей в лицо от стыда и гнева, из-за того, что ее дети могли ее обмануть.
Набросив на голову платок и заперев дверь, она решительным шагом направилась в Липову, чтобы посмотреть в глаза Трикэ.
Она не вошла в дом Бочьоакэ, а дождалась, когда появился один из учеников, и попросила его вызвать к ней Трикэ.
— Где Персида? — сдерживая себя, спросила она.
Трикэ предвидел этот вопрос и заранее приготовился к ответу.
— Ушла.
— Куда ушла?
— Этого я сказать не могу, — сухо и решительно ответил Трикэ. — Режь меня на куски, все равно не скажу.
Мара пристально посмотрела на него и разрыдалась.
Ни у кого нет таких детей, как у нее: уж если они забрали что-нибудь себе в голову, то никто этого оттуда не выбьет.
— Значит, вы и гнева божьего совсем не боитесь, — огорченно сказала она. — Такой позор на мою голову! Вы ведь меня обманули! Искалечили всю мою жизнь!
Не зная, что еще сказать и что делать, страшась самой себя: как бы она в горе и отчаянии не прокляла своих детей, Мара повернулась и побрела к мосту.
— Мама! — воскликнул Трикэ, бросаясь вслед за ней. — Мама, погоди, успокойся! Давай поговорим как разумные люди. Послушай! Ведь тебе ничего не осталось, как только помириться с ними. Я нашел священника, который их обвенчает, если ты дашь свое согласие. Пойди и спаси нашу бедную Персиду, не дай ей уйти в люди с позором, потому что этот позор, он и на нашу голову.
— Нет! Эту подлость я не совершу, потому что прекрасно знаю: скоро, очень скоро она пресытится им. Не свяжу я жизнь моей дочери с человеком, который не может помириться даже с родным отцом. Ушла, пусть так и будет. Чем хуже она убежала, тем скорее опомнится, тем глубже раскается, когда вернется. А позора все равно никто не смоет. Жизнь моя искалечена, но греха из несчастья я не сделаю!
Ровным шагом зашагала Мара домой, словно примирившись с тем, что произошло.
Все тщетно! Дочь ее все равно оставалась ее ребенком, и материнское сердце не могло оттолкнуть ее от себя.
Прошли и развеялись навсегда ее прекрасные мечты о жизни дочери, на которую все люди взирали бы с удивлением. Она как будто слышала, что твердят злые языки, как будто видела презрительные взгляды завистников. Она переживала всевозможные страдания, которые ожидали ее несчастную дочь. И вместе с тем, Мара все больше и больше примирялась с мыслью, что иначе и быть не могло, что так и должно было случиться, а порой она даже испытывала нечто вроде гордости за свою дочь, потому что нет ничего более прекрасного, чем женщина, полностью отдающая себя мужчине, которого она любит, и берущая на себя с закрытыми глазами все тяготы жизни.
Что и говорить, Мара плакала, плакала она дома, оставшись одна, плакала и бегая по делам, когда на нее никто не смотрел, плакала и бродила одинокая в опустевшем мире, но, вытирая слезы, она не жаловалась и не обвиняла дочь, она не гневалась и даже не раздражалась, когда прохожие с жалостью смотрели ей вслед, когда какой-нибудь несведущий человек спрашивал, где же ее дочь.