Трикэ удивленно взглянул на нее.
— Да, да! — подтвердила Марта. — Тысячу семьсот флоринов дал мой муж.
— Зачем? — спросил Трикэ.
Вместо ответа Марта обняла его обеими руками и спрятала лицо у него на плече.
Но Трикэ освободился от объятий и встал.
— Неправда! — сказал он. — У матери есть деньги, и она должна вернуть как можно скорее эту тысячу семьсот флоринов.
— Ты глуп, Трикэ! — Марта была недовольна.
— Вовсе нет! — отвечал он, и ему так хотелось напялить на голову шапку, распахнуть дверь и удалиться не через заднее окно, как они договорились, а через двор, чтобы все могли его видеть. Остановила его только мысль, что мать его обязательно вернет Бочьоакэ деньги и как можно быстрее.
Однако он понимал, что не так-то просто вытрясти из матери такую кучу денег, а потому чувствовал себя так, словно его продали в рабство, и теперь нужно было, чтобы мать его выкупила.
Подойдя к замерзшему Мурешу, Трикэ не пошел через мост, а отправился прямо по льду. Тропинки никакой не было, и Муреш весь замело снегом, но ночь была светлая, лунная, и Трикэ не боялся попасть в полынью. Только вдалеке, вниз по Мурешу, где-то на противоположном берегу, поскрипывал в ночной тишине колодезный журавль. Взяв направление на этот скрип, и зашагал Трикэ. Правда, по снегу идти было нелегко, да еще приходилось обходить многочисленные полыньи, так что только к полуночи он добрался до материнского дома, перед которым вот уже больше часа топталась съежившаяся Симина, посланная посмотреть, когда он придет, если придет.
Мара давно уже спала. Когда раздался стук в окно, она испуганно вскочила.
— Что такое? Что случилось? Чего тебе понадобилось среди ночи? — суетилась она, зажигая свет.
— Очень прошу тебя, — отвечал Трикэ, — заплати Бочьоакэ поскорее деньги, которые он дал за меня. Не хочу я быть у них рабом! Уж лучше бы я пошел в солдаты!
Мара была женщиной, которую, даже разбудив в полночь, нельзя было сбить с толку.
— Глуп ты еще и ничего не понимаешь. Бочьоакэ с радостью отдал эти деньги: у него же дочь, которая скоро подрастет, и он хочет держать тебя при себе, чтобы ты стал его зятем.
Трикэ хлопал глазами, словно с неба свалился.
Такое никогда не приходило ему в голову, да и сейчас не могло бы прийти. Это невозможно! Нет, дочка Бочьоакэ вовсе не для него. Слугой ей быть — это еще можно, но мужем — никогда!
— Тебя обманули, мама! Их дочка не для меня. Если даже они будут отдавать ее за меня, все равно она мне не нужна. Не желаю я родниться с Бочьоакэ! — и как бы в порыве отчаяния, он продолжал: — Не знаю, что себе думает Бочьоакэ, но жена его, как я знаю, вовсе не для дочки, а для себя хочет держать меня.
И это знала Мара, только представлялось ей все это иначе.
— Цыц! Держи язык за зубами. Парень ты молодой и не должен навлекать позора на дом своего хозяина. Она не единственная мать, которая выдает дочку за парня, который нравится ей самой. Улещай ее, как можешь, пока не отдаст тебе дочь, а потом плюнь ей в рожу и получишь тещу, которая будет тебя бояться и не станет ездить на твоей шее. Будь, Трикэ, умным: Султана — девочка хорошая, красивая, и с приданым, войдешь ты в хороший дом и, если ты мужчина, сможешь из нее веревки вить.
— Ничего мне не надо! — отвечал Трикэ. — Не хочу только быть у них рабом и прошу тебя спасти меня от них.
— Глупости! Подумай немножко, пошевели мозгами. От такого счастья не бегают.
— Мама! — воскликнул сын. — Не толкай меня на грех! Запутаюсь я в дурной связи с хозяйкой!
— Не дам ни гроша! — упорствовала Мара. — Ну и спутаешься — не велика беда! Чего ты теряешь? Позор не мой, не твой, а ее! Как говорят, лишь бы собаки не брехали!
Трикэ чувствовал, что он пропал.
Но это было только начало.
Марта, которую Трикэ оставил в самом отвратительном душевном состоянии, была не из тех людей, которые сидят сложа руки, когда у них что-то горит.
Она знала, что Трикэ ни гроша не получит от своей матери, и, в конце концов, ей было глубоко безразлично, выколотит он из нее что-нибудь или нет. Но она ужасно боялась, как бы Трикэ не проговорился о ней, если у него с матерью зайдет речь о замыслах Бочьоакэ в отношении дочери.
Ее бросало в дрожь и волосы на голове вставали дыбом при одной только мысли об этом.
Но вовсе не потому, что она чувствовала себя виноватой. В ее представлении то, что она делала, и то, что еще предполагала сделать, вовсе не было грехом. Всем этим она занималась, будучи еще девицей на выданье, и никогда не чувствовала никаких угрызений совести. А с какой стати, собственно говоря, их испытывать?! Любовь, как ей было известно, есть греховная и безгрешная, так вот это была безгрешная любовь, за которую нечего стыдиться, будь Трикэ даже ее зятем. Если Марта и стыдилась, то только того, что перед таким молоденьким парнишкой, как Трикэ, обнаружила свою слабость и что нет у нее такого самообладания, как прежде. Так совершенно случайно, неожиданно, сама того не желая, упала она совершенно слепо в его объятия и вот теперь не знала, на чем должна остановиться.