Правда, на пути был еще мост, о который не однажды разбивались плоты, что сплавляли из Ардяла. И поэтому люди бросились к мосту, чтобы с него оказать помощь детям.
В это время по Липове пронесся слух, что от монахинь вместе с парнем сбежала девица. Девица вместе с парнем! А разве в воображении людей эта девица могла не превратиться в невесту, раз уж она сбежала с парнем. Напрасно было доказывать им, что никакая она не невеста, напрасно было бы показывать им на пару, плывущую в лодке, все равно никто бы не поверил. Были, правда, и другие люди, которые стояли на мосту перед монастырем и видели собственными глазами, что это было за бегство.
Мара, взымавшая мостовину, заметила необычное движение от Солоницы и от монастыря к мосту. Она вскочила со своего места и заспешила к Липове. Глянув в ту сторону, куда смотрел весь народ, она сразу же увидала лодочку, которая неслась по волнам, и еще две лодки, в которых сидели здоровые гребцы и торопились ей на помощь.
— Горе мне! — воскликнула Мара в страхе.
У нее мелькнула мысль о возможном несчастье, но ей и в голову не могло прийти, что в лодке, стремительно приближающейся к мосту, находятся ее дети.
Мара забегала, скликая людей помочь ей развести мост, как это обычно делалось, когда с верховьев шли плоты или баржи с солью.
С противоположного конца моста, со стороны Липовы, двигался сбежавшийся народ. Впереди всех выступала мать Аеджидия. Она спешила, изо всех сил семеня ногами, словно ее, как куклу, дергали за веревочки. Воздевая глаза к небу и заломив руки, она, не переставая, молила Пресвятую Деву прийти на помощь детям.
Увидев мать Аеджидию, Мара замерла на месте.
От монахини мысль ее тотчас же перекинулась на Персиду, а глаза стали пристально разглядывать обоих детей.
Мара стояла как вкопанная, глаза ее округлились, губы плотно сжались, а уголки рта опустились вниз.
— Святой архангел! — воскликнула она, осеняя себя крестом, — Святая Мария, Дева пречистая! Чтоб вам ни дна, ни покрышки, — дети! Нет! — произнесла она, утешая себя. — Таких, как мои дети, ни у кого нету!
А раз так, то что же может с ними случиться? Между понтонами моста достаточно места, чтобы проскочила не одна, а десяток лодок. Правда, правда! С ними ничего не может случиться, иначе она бы видела страшные сны, мучили бы ее дурные предчувствия.
Но как могла Персида попасть из монастыря на стремнину Муреша?
Мара двинулась навстречу матери Аеджидии, чтобы узнать, что же все-таки произошло, и по мере того, как она приближалась к монахине, вид у нее становился все суровей. Она знала одно: просто так, ни с того ни с сего, Персида не могла убежать от монахини. Значит, дело тут не чисто!
Мара как-никак была женщина тертая и знала, что все получается куда лучше, если брать вожжи в свои руки.
— Хорошо, хорошо, матушка! — закричала она. — Так-то вы присматриваете за детьми?!
А что могла ей ответить мать Аеджидия, когда она одна со своей великой слабостью была во всем виновата.
Монахиня ломала руки и возлагала надежду на милосердие божие.
— Пронеси! Пронеси, господи! — приговаривала она покаянным голосом. И вот матерь божия пришла на помощь: лодка приняла нужное направление, приблизилась к проему между понтонами, стала исчезать под мостом и вот — вынырнула из-под него!
Народ бросился смотреть, как лодка проплывает под мостом, потом отхлынул и, толкаясь, побежал на берег, чтобы перехватить ее ниже по течению.
Персида и Трикэ скрючились и сидели молча, потому что понимали, что утонуть они не утонут, а вот сухими из воды, после того, как они перебаламутили столько народу, им не выйти, как ни крути.
Через некоторое время лодку поймали мельники, пустившиеся за ней в погоню. Один из них схватил цепь, за которую привязывали лодку, и они стали подгребать к берегу, на котором стояла Липова.
Весь народ, вместе с Марой и матерью Аеджидией, хлынул в обратную сторону.
Много бы дала мать Аеджидия, чтобы весь этот взбудораженный народ остался где-нибудь позади, чтобы она могла поговорить с Персидой с глазу на глаз. Но люди были не только взбудоражены, но и куда легче ее на ногу, так что семенившая мать Аеджидия сама далеко отстала от толпы.
Персида же совсем не знала, что ей сказать, кроме правды.
Выйдя из лодки, она быстро и смело, гордо подняв голову, на виду у людей, собравшихся по обеим берегам, направилась прямо к матери Аеджидии.
— Он его поколотил, — затараторила она, — повыдергал волосы, сунул кулаком под ребра, порвал ворот рубахи и исцарапал шею.