— Ну, бродят поначалу с места на место совершенно потерянные, а потом сбиваются вместе и оседают колонией. Эти непредусмотренные остановки, как правило, делаются продуманно, в местах, далеких от всякой цивилизации, но там, где есть природные богатства. Причем из вагонов выводят определенную публику — молодежь, и чтобы было побольше женщин. Разве вам не захочется провести свои последние денечки в каком-нибудь живописном месте да еще в обществе прелестной девицы?
Улыбчивый старичок подмигнул пассажиру и уставился на него лукавым и добродушным взглядом. В этот миг откуда-то донесся далекий гудок. Стрелочник подскочил, засуетился и стал забавно и беспорядочно размахивать красным фонариком.
— Неужели поезд? — спросил Нездешний.
Старичок пустился по шпалам, заплетаясь ногами.
Отбежав довольно далеко, он обернулся и крикнул:
— Вам повезло! Завтра вы попадете на свою замечательную станцию. Как она называется, запамятовал?
— Да хоть как! — бросил в ответ пассажир.
В эту минуту старичок растворился в предутреннем свете. Но красный огонек еще долго и отважно бежал-подпрыгивал по рельсам прямо навстречу поезду.
А откуда-то из глубины уже рокотал состав, извещая о своем неизбежном пришествии.
УЧЕНИК
Черного бархата, отороченная горностаем и опоясанная толстой тесьмой с серебряной навитью и аграфом из черного же дерева, шляпа Андреа Салаино была самой красивой из всех, которые мне когда-либо приходилось видеть. Маэстро купил ее у какого-то венецианского купца, и она воистину достойна княжеского звания. Не желая огорчать меня, он купил и мне на Старом Рынке вот этот берет из серого фетра. Потом он предложил нам с Салаино запечатлеть друг друга в обновках.
Преодолев досаду, я нарисовал голову Салаино, как не рисовал никогда и никого. Я изобразил Андреа в его замечательной шляпе на фоне флорентийских улочек с воздетой рукой — в позе гения, с юности уверенного в своем призвании. Салаино же, изобразив меня в этом смехотворном берете, подчеркнул мой наивный деревенский облик. Наши работы привели маэстро в веселое расположение духа, и он тоже решил попробовать руку. При этом он заметил: «Салаино не попался на крючок, потому что он умеет смеяться». «А ты, — добавил он, обращаясь ко мне, — ты все еще веришь в красоту. Это тебе дорого обойдется. Не могу сказать, чтобы в твоем рисунке чего-то не хватало — наоборот, есть много лишнего. Принесите мне картон. Я покажу вам, как разрушить красоту».
Взяв уголь, он набросал абрис какого-то прекрасного существа — то ли ангела, то ли земной красавицы. А потом сказал: «Видите, вот так рождается красота. Вот эти две тени обозначают глаза; эти едва заметные штрихи — губы. Контура нет, а лицо есть. Это и есть красота».
Тут он подмигнул нами добавил: «А сейчас мы с ней покончим». И в несколько мгновений, штрих за штрихом, ловко играя светом и тенью, он по памяти набросал портрет моей возлюбленной Джойи, который и представил моему изумленному взору. Да, те самые темные глаза, тот же овал лица, та же неуловимая улыбка.
Я еще пребывал в восхищенном созерцании портрета, когда маэстро внезапно бросил карандаш и как-то странно засмеялся. «Вот мы и покончили с красотой, — сказал он. — Осталась лишь эта пошлая карикатура». Ничего не понимая, я все так же восхищенно созерцал прекрасное в своей открытости лицо Джойи. Внезапно маэстро схватил рисунок и, разорвав его надвое, швырнул клочки в пылающий камин. Я остолбенел. И тогда он сделал то, чего я никогда не смогу ни забыть, ни простить. Обычно молчаливый, он захохотал отвратительным безудержным смехом. «Ну давай же, спасай из огня свою даму сердца!» И, схватив мою правую руку, он сунул ее в тлеющие остатки картона. На моих глазах сияющая улыбка Джойи обратилась в пепел.
От боли и унижения слезы выступили у меня на глазах, Салаино же бурно радовался грубой шутке учителя.
Но я все равно верю в красоту. Пусть я не стану великим художником, пусть напрасно оставил я в Сан-Сеполькро поле моего отца. Пусть не стану я знаменитым, и Джойя пусть выходит замуж за сына торговца. Все равно я верю в красоту.
Потрясенный и растерянный, я покинул мастерскую и отправился бродить по улицам. Красота омывает меня, как золото и лазурь, в которых купается Флоренция. Я вижу красоту в темных глазах Джойи, в горделивой осанке Салаино с его вычурной шляпой. На берегу реки я остановился и долго смотрел на свои никчемные руки.
Незаметно сгущаются сумерки; вечереющее небо прорисовывает угрюмый контур соборной колокольни. Расстилающаяся передо мной Флоренция постепенно погружается во мрак, словно утопающий в штриховке рисунок. Колокол отбил час наступления ночи.