— Это не разрешается, — сказала она, вытирая стол.
— Все равно, — сказал он. — Все разнесу.
— Тут посетители, — сказала официантка, успокаивая его.
— Какое мне до них дело? До твоих посетителей? Я один, понимаешь? Один, и если захочу, все разнесу. Мне все равно.
— Я прошу вас, — повторяла официантка. — Ради меня. У меня будут неприятности.
— Это хорошо, неприятности. Ты, кобыла. Думаешь, у меня нет неприятностей?
— Я вижу, — сказала официантка сочувственно. — У вас кто-нибудь умер?
— Это великолепно, умер. Конечно, умер. Я сам умер, понимаешь?
— Нет, — возразила официантка. — Ведь вы живой.
— Эх ты, кобыла. — Он показал на рюмку. — Принеси еще. Это ты, наверно, поймешь.
— Вам уже не стоит пить.
Он хлопнул ее по заду.
— Беги быстренько, кобыла. Пока все в порядке.
Официантка не обиделась, она улыбнулась, показав передние зубы, длинные и широкие, как у лошади.
— Вы озорник, — сказала она, кокетливо уставившись на него кроличьими глазами. Уф-ф. Ты могла бы быть немного покрасивее. Все-таки хоть кто-то меня жалеет. Я ей нравлюсь, ведь у меня на лбу не написано, что я гнилая черешня, которую только что выплюнули. Некоторым я нравился, когда я был в армии и вообще. И Мариене я нравился, пока — пока я был председателем. Мерзкая ящерица. Я перестал ей нравиться, потому что теперь не буду председателем. Подумаешь, четыре нижние юбки. Какие у нее были красивые ноги! Собственно, они у нее и сейчас такие, но не для меня. Пусть она подохнет в этой дерьмовой деревне, ящерица продажная. Надо бы съездить за чемоданчиком, уже смеркается. Нет, дождусь, пока заснут эти поганые заговорщики. Я не хочу их видеть, потому что мне пришлось бы всем им набить морды. Я показал бы им, что такое настоящий рецидивист. Люди приходили и уходили. Он выпил двойной черный кофе. Потом еще. Постепенно ресторан опустел. Мужчина с закатанными рукавами вытирал оцинкованную стойку. Официантка поднимала стулья на столы.
— Мы закрываемся, — сказал она. — Вы должны расплатиться.
Он расплатился и встал. Официантка сочувственно смотрела на него, казалось, что она хочет что-то сказать ему. Ему было грустно. Я пил, как лошадь, а что толку? Я даже не пьян. Мне некуда идти. За чемоданчиком, а потом? Он шел, неестественно выпрямившись, но не шатался. Долго не мог найти место, где поставил мотоцикл, Наконец он почти споткнулся о него. Пнув ногой мешок, он отвязал его и бросил на тротуар. Потом он никак не мог попасть ногой на педаль газа. Все-таки я пьян. Он сел на тротуар, чтобы хоть немного протрезветь. Потом снова попытался завести мотоцикл. Наконец ему это удалось. Кто-то положил ему руку на плечо.
— Вам не стоит ехать на мотоцикле, такому пьяному.
Это была официантка, державшая в руках сумку и плащ. Она выглядела совсем по-другому, губы у нее были только что накрашены.
— Кыш, — сказал он, а потом предложил: — Хочешь, я подвезу тебя?
— Да вы убьете меня.
— Садись, — ответил он. — Чего тебя жалеть…
Официантка, поколебавшись, села на заднее сиденье.
— Это недалеко, — сказала она, как будто хотела оправдаться перед самой собой.
Как только он тронулся с места, чувство тошноты исчезло. Ему показалось, что у него свежая голова. Только медленно, — приказывал он себе. Миновав несколько улиц, они очутились на окраине города. Дом был одноэтажный, выкрашенный белой краской. Вход через ворота.
— Ты одна? — спросил он.
— Одна.
— Тогда пригласи меня.
— Н-не знаю. Я вас не знаю.
— Так узнаешь, — сказал он.
— Не думайте, что я такая. Я… я несчастная. Муж меня бросил, живет в Остраве с какой-то шлюхой. Чтобы вы знали.
— Ну, иди же, — сказал он нетерпеливо.
За чемоданчиком он зашел на следующий день вечером. Мотоцикл оставил за деревней. Он крался вдоль заборов, как вор. В правлении горел свет, ну да, заседают. Он мог представить себе, о чем они говорят, что они говорят о нем. Потихоньку он собрал вещи. Но Гривначиха все-таки проснулась. Когда он повернулся, чтобы уйти, она стояла в дверях.