Возможно, Маргита уже тогда заметила то, что ему пришло в голову лишь теперь. Может, она увидела того чужака, который его присвоил. Да, как говорится, у любящих жен зоркий глаз, а тогда, да, тогда Маргита, бесспорно, еще любила его. Если это слово что-либо обозначает. Конечно, он еще помнит, что это слово не было пустым звуком. Ведь и он сам страдал из-за этого слова, он еще помнит о страданиях любви — это было еще тогда, когда он ревниво охранял неповторимый облик своей души. Теперь, теперь это все совсем иначе. Теперь его даже Маргита не любит, да и за что она должна любить его? Правда, он был приличным, корректным, отдавал зарплату и премии до последнего геллера. У него никогда не было интимных отношений с секретаршей или с какой-либо другой случайной женщиной, такие отношения для него всегда были в высшей степени некорректными. По правде говоря, он боялся осложнений, ему приходилось много заботиться о продвижении, а позднее о том, чтобы удержаться. Но этого, разумеется, достаточно лишь для того, чтобы с человеком можно было удобно жить; этого недостаточно для того, чтобы его можно было любить. Кого было любить Маргите? Аранжировщика? Машину по производству правильного мнения? Ведь настоящий Руда Серый и впрямь безвозвратно умер. И дома живет чужой человек, который присвоил его без всякого на то права. Он не учит детей, кем они должны быть, он воспитывает их так, чтобы казалось, что все в порядке. Всегда чистые руки и аккуратные тетради. Во время обеда не читать. Не смотреть телепрограмм для взрослых. В девять спать. Однажды он услышал через полуоткрытую дверь, как сын сказал о нем; мой старик — классный шизик. Он тут же влепил сыну затрещину, и тем все кончилось. Кончилось? По совести говоря, на этом ничего не кончилось. Он не знает, кто его сын. Он боится это узнать. Он не знает, чем живет Маргита. Он принудил свою семью, и свою службу, и свою жизнь, чтобы они казались чем-то таким, что позволяло бы ему удобно жить. С этого стула это ясно видно. Да, этого так или иначе уже не будет. Я убил свою жизнь, хотя и знал, что второй не будет. Я сижу тут, как арестант под ружьем, ружье — это именно то, чем смерть дохнула на меня. Да, это — серьезное дело, когда ощутишь дыхание смерти. Как бы то ни было — мне надо встать. Это довольно смешно — в такой чрезвычайной ситуации сидеть в туалетной комнате. Умирание — сравнительно важное дело в жизни человека. И для меня это неприлично — находиться в таком месте, когда в гости пожаловала смерть. Впрочем, с какой точки зрения взглянуть. Если учесть, что меня никто не видит, значит, я не смешон. Для моей жизни важно лишь то, что обо мне думают другие. Надо надеяться, что сюда никто не зайдет. Как долго я тут сижу? Пять минут или пять часов? Он взглянул на часы. Не остановились и почему бы они должны остановиться? Прошло всего несколько минут. А мне показалось, больше, потому что — как это называется? Правильно, это — психологическое время. За минуту переживаем вечность. Конечно, вечность, это несколько преувеличено. Что они там, однако, делают? Может, все еще говорит Убаюкий, может, ему пришла в голову какая-нибудь острота, и он спасает положение. Пока я не вернусь и пока я не поставлю все на свои места. Все ожидают, что я поставлю вещи на свои места, Всегда так было, вчера и позавчера, и год назад. Поэтому, естественно, они ждут этого от меня и сегодня. Мы живем вместе уже долго, мы живем вместе, как в семье. Как в моей собственной семье. Только если как в моей собственной семье, — то значит, не вместе, а рядом друг с другом. Безусловно, мы не живем в противоборстве. Грубо говоря, рука руку моет. Руке нужна рука. Поэтому она ее и моет. В этом нет ничего безнравственного, это — потребность и необходимость. Что необходимо, то ведь не может быть безнравственно. Внимание, товарищ Серый, это уже ваш механизм. Как великолепно работает ваш механизм по сокрытию правды. Это машина, которая работает даже несмотря на поломки. Вот только где правда, спросил… — кто спросил? — Но кто дал нам право верить в то, что правда — в нас? Правда — это то, что полезно для всех. Следовательно. Следовательно, мы и решаем, что полезно для всех, и утверждаем, что мы правы. Будь искренним на стуле, который сейчас выдерживает нечто большее, чем вес твоего тела.