Во избежание недоразумений, в которых у нас нет недостатка: этим всем я не хотел сказать, что надо прекратить издавать старую литературу или что ее издание надо ограничить. Я знаю, что наш народ не пресыщен литературой и литературной традицией; что ему необходимо знать свое прошлое, в том числе и литературу, — не такую уж незначительную, если принять во внимание условия, в которых она возникала. Я хотел лишь сказать — мы можем позволить себе роскошь критического подхода к прошлой литературе; мы не имеем права производить классику на конвейере; опасно создавать идолов и фетиши и насильно втискивать их в живую жизнь; ничто в нашем литературном прошлом не является неприкосновенным, наоборот, все подлежит изучению, обсуждению и даже сомнению; наследие прошлого не дано раз и навсегда, оно подчинено — извините за выражение — конъюнктуре, потребностям времени и даже дня, и именно поэтому историк литературы должен обладать развитым чувством современности. Мы осознаем, что эти истины не являются открытием; и все же я опасаюсь, что в наших условиях они могут звучать провокационно. Но даже если это некоторых возмутит, ничего серьезного не случится: я убежден, что жизнь и живая литература сбросят с себя все, что задерживает их движение, что стесняет и сковывает их.
Как это уже бывало и как это происходит сейчас.
Потому что — традиция хотя и обязывает, но она не должна связывать.
1960
Перевод А. Косорукова.
ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ, НЕ СОВСЕМ УЧТИВЫЕ
Иногда литературные критики подобны трилобитам, окаменелым остаткам давно исчезнувшей жизни. Следы жизни видны в них только посвященным; и только после длительного и утомительного исследования. Эти мумифицированные критики действуют на обычного человека устрашающе, доказывая ему, что он позорно необразован и, следовательно, некомпетентен; что он слишком полагается на жизненный опыт и не принимает во внимание принципиальные изменения в мезозое; что путь познания горек и бесконечен и человека на каждом шагу подстерегает необъяснимая тайна. («А тот — литературный процесс — детерминирован аналитическим отношением к фактам, доходит подчас чуть ли не до дегероизации и даже деструкции, отчего абстрактная мысль оказывается на первом плане и определяет масштаб композиции».) Устрашающая таинственность возникает по двум причинам: из-за накопления словесных окаменелостей и из-за небрежного отношения к законам грамматики. Читатель питает (пока еще) почтение к печатному «критическому» слову и не допускает мысли, что оно может быть глупостью. И он с почтительной неприязнью откладывает такую критическую работу в сторону, а со временем привыкает не прикасаться к непонятному — точно так, как примитивный человек не прикасался к шаманским камням.
Это отнюдь не выпад против научной критики. Наоборот, надо, чтобы критика припадала как к свежему роднику жизни, так и к глубоким источникам науки. Это — выпад против фальсифицированных суждений, против широко распространившегося обмана: ни в одной области нашей жизни невозможно столь легко и столь продолжительное время обманывать общественность, как в сфере коммунальных услуг и художественной критики. И именно критика, которая подделывается под научную, располагает бесконечными возможностями для обмана: она неконтролируема, потому что нечитабельна. Она тормозит взаимопонимание между литературой и читателем. Она претендует на исключительность тогда, когда литература становится массовой. Она видит таинственность там, где ее нет. Она воздействует на читателя, — тогда и там, где это происходит, — своим каменным холодом. И скукой. И скукой.
И она неискоренима. Мы терпим ее, потому что она не вредит никому лично, а только литературе.
Мне запомнилось предложение: художник имярек не смог своевременно избавиться от своих ошибок, потому что преждевременно умер. Из этого предложения на меня одурманивающе дохнуло благородство критика, которому даже ангел смерти не помешал исследовать развитие в направлении к добру. В последнее время эта благородная, фридолинская, то бишь мещанская, критика — скажу совсем не по-фридолински — сильно у нас расплодилась. Ее главный закон — искать и поддерживать ростки нового, прежде всего, в тех случаях, когда ростки появятся у художников, имеющих вес. Фридолинский критик заботливо выбирает свой предмет, чтобы хвалить его, не сдерживаясь: он вгрызается только в такие деревья, из которых брызнет сладкий сок. Его цель — понравиться; его стиль — рококо; его мечта — гонорар. Фридолинский критик как бы постоянно взбивает пышную шевелюру даже на плешивых головах (прежде всего, на них он умеет наколдовать фантастические прически).