— Да.
— А без этого нельзя. Я опускаюсь все ниже и ниже. Это мое последнее место. Меня предупредили. Последнее… Теперь у нас новые люди. Молодые. Меня они не знают. Удивляются. Но пока меня оставили. В последний раз. Я сам знаю, что в последний раз. Не справлюсь — слечу. А я не справлюсь. Меня снимут. Точно!
Шеф замолчал. Он сидел как пришибленный, глядя на огонь. Лицо его стало вялым, сразу вдруг постарело. Безвольный подбородок вздрагивал, глаза беспокойно бегали. Скрюченный вертелся поблизости, надеясь, видимо, подслушать наш разговор. Мери все еще возилась с посудой.
— Все ниже и ниже, — дрожащим голосом произнес шеф. — Ниже ничего нет. Только дно. Точно. Мне уже не за что зацепиться, подо мной только дно. А что потом? Что со мной будет?
— Вам следовало бы лечиться.
— От алкоголизма? Уже предлагали. Точно! Но кто исцелит мою рану вот там, внутри? Никто. Невозможно. Конец! Мне пришел конец! Так! Точно! Не стану обманывать. Не хочу обманываться. Я не трус. Но я человек слабый. Не стану обманываться — мне приходит конец. Точно! Я знаю!
Даже сейчас, понося себя, он не мог избавиться от высокомерного жеста. Благоприобретенную личину, действительно, было невозможно отделить от тела. Все было жестом, кривляньем. Даже искреннее признание не обошлось без клоунады.
— Почему вы хвастаете своей слабостью?
Он словно ожил, возмутился.
— Хо-хо! Я хвастаю? Слабостью? Да как ты смеешь? Кто ты такой?
Он насупился, бросал на меня злобные взгляды, но, видимо, не справившись с собой, снова весь обмяк.
— А чем мне хвастать? Силой? Нет ее. Точно!
— Вообще не надо хвастать.
— Ты же видишь, что я не могу. В этом моя слабость. Я вынужден хвастать. Чем угодно. Не могу я быть посредственностью. И вынужден хвастать. А что? Всякий человек хвастается. Перед собой самим. Если у него нет смелости, похваляется хотя бы перед собой самим. Например, скромностью. Я скромный, незаметный — вот как он хвастается. А сам тайком думает: какие же ценности таятся в моей душе! А ты разве не хвастаешь? Все хвастают. Иначе люди не могли бы жить! Точно! Так!
— Тем, кто уверен в своей силе, хвастать незачем.
Он обозлился, подняв голову, бросил в мою сторону неприязненный взгляд; видимо, он возненавидел меня за то, что доверился мне.
— Эх ты, интеллигент паршивый! Тупица!
Он встал и, пошатываясь, с бутылкой в руке побрел к Мери.
— Эй, Мери, брось посуду! Выпьем, моя единственная!
— Да, Яничко.
— Это же идиот. Тупица.
— Да, Яничко.
— Мы живы пока. Конец еще не пришел. Эй, Маска!
— Конечно, шеф! Конец еще не пришел!
— Я тебя не спрашиваю. Иди сюда!
— Иду, шеф.
— Становись на колени.
— Шеф…
— Становись! Хо-хо! Точно! Сотру в порошок! Точно.
Скрюченному пришлось-таки стать на колени.
— Сложи руки!
Скрюченный сложил руки, словно на молитве.
— Во имя шефа всемогущего… — произнес шеф изменившимся грудным голосом. — Крещу тебя во имя шефа всемогущего. Внимание! Молись! Нарекаю тебя именем Холуя.
— Шеф…
— Хи-хи-хи, — захихикала Мери. — Отличная шутка, Яничко.
— Готово, — сказал шеф. — Обряд окончен. Встань. Чувствуешь, как ты переродился? Встань и ходи!
Скрюченный встал и хотел было удалиться.
— Хо-хо, стой! Куда ты?
— Вы же приказали, шеф.
— Скотина. Это святые слова. Евангельские. Значит, для тебя нет ничего святого, а? Ничего. Одни денежки. Их святейшество деньги. Хе-хе-хе, их святейшество деньги, его сиятельство золото. А?
— Верно, шеф.
— Так! И скажи, как тебя зовут?
— Маска.
— Ворона! Зачем же тогда я тебя окрестил? Забыл, что ли, что я тебя окрестил? Как я его окрестил, Мери?
— Именем Холуя. Хи-хи-хи, Яничко, ну и остроумный же ты! Отличная шутка.
— Точно! Так как тебя зовут?
— Холуй, — пробормотал скрюченный сквозь зубы.
— Так! Точно! Запомни: отныне и во веки веков ты Холуй. Хо-хо, вот это выдумка! Хочешь, Мери, я и тебя окрещу.
— Но, Яничко…
— Нет? Могу, если угодно, и тебя окрестить. Нарекаю тебя именем Легкодоступная. Нарекаю тебя именем Ни-рыба-ни-мясо. Нарекаю тебя именем Дамский Пережиток. Хо-хо! Точно! Всех могу окрестить. Всех! Всемогущий шеф крестит в реке из вина коммунальных предприятий. Приидите ко мне! На колени! Близится царствие коммунальных предприятий. Хо-хо! Окрещу! Всех перекрещу!
Он стоял, расставив ноги и размахивая пустой бутылкой. Глаза его испуганно блестели в свете костра.