— Хи-хи-хи, — смеялась Мери. — Вот это была бы отличная шутка, Яничко. И вина сколько! Сколько вина понадобится тебе! Яничко, тебе не будет жалко вина?
— Потоки вина! Великое крещение! Реки вина за счет коммунальных предприятий! Это моя река! Хо-хо! Моя река!
Скрюченный вытирал голову носовым платком. Когда он взглянул на шефа, в полумраке сверкнули его белки. Он был совсем близко от меня, и мне показалось, что он угрожающе пробормотал что-то.
Но шеф теперь не обращал на него никакого внимания, упиваясь самим собой и радуясь минуте, принесшей ему забвение.
— Эй, Мери! Выпьем!
Он налил себе, налил скрюченному, предложил мне.
— Выпей, балда! Хо-хо, не бойся! Когда я тут, с тобой ничего не случится. Все прощено. Вернись! Повеселимся! Точно! Все позабыто и все прощено! Выпьем же, балда! Радость коротка, горе длится годы! Выпьем! За радость! Точно!
Он стоял, все так же широко расставив ноги, повернувшись лицом к темной громаде леса, и кричал:
— Я Габриш и никого не боюсь! Непутевый! Я живу! Должен жить! Конец еще не пришел! Точно!
Потом он закричал во весь голос:
— Хо-хо!
Эхо послушно повторило его крик.
Стоя все в той же позе, лицом к лесу, он запел. Он пел известные народные песни. Голос у него был сильный, чистый. Но меня заинтересовал не его голос, а то внутреннее чувство, которым согрето пение; в таких случаях мы говорим, что человек вкладывает всю душу, отдается пению весь, потому что любит петь. Пение очищало шефа, открывало хорошие, благородные стороны его души, прекрасную страсть, еще способную его возродить. Мне хотелось увидеть его лицо, но оно было скрыто в тени; шеф пел, отвернувшись от нас, будто опасался, что мы прочтем на лице его чувства. Он словно стыдился простых чувств или боялся, что их оскорбят. Но по голосу я понимал, что шеф успокоился, что лицо его даже просветлело.
— Настоящий артист, — прошептала Мери.
Она стояла у огня, прижав руки к высокой груди. Скрюченный, не решаясь двинуться, застыл в нелепой позе на коленях и глядел на шефа. Казалось, и он был растроган.
Неожиданно пение оборвалось на каком-то всхлипывании. В нем был вызов и одновременно сознание неотвратимой катастрофы. Шеф стоял по-прежнему неподвижно, и только плечи его слегка вздрагивали. Мы молчали и тоже не шевелились.
Наконец Мери решилась. Она подошла к шефу и положила руку ему на плечо.
— Иди, Яничко, отдохни.
Он покорно позволил отвести себя к костру. Скрюченный, теперь уже по собственной воле, без принуждения, принялся хлопотать. Он закутал шефа в плед, придержал дрожащую руку со стаканом. Обессиленный шеф казался больным, он сидел безучастно, далекий и погасший, пока скрюченный суетился вокруг него, как около ребенка.
Скрюченный подбросил в костер хворосту. Вскоре огонь запылал вовсю. Шеф вздрогнул. К нему постепенно возвращалась жизнь. Глаза были испуганные и грустные.
— Самое скверное, — прошептал он, — что я не могу опьянеть! Нет! Точно! Не могу!
— Тише, Яничко, — ласково уговаривала его Мери. — Отдохни, не думай ни о чем, Яничко.
Он всхлипнул.
— Не могу! Забыть! Не могу! — Он испуганно посмотрел на меня. — Не могу, понимаешь? Забыть! Невозможно! Ни на минуту!
— И не надо забывать, — сказал я.
— Хо-хо! Что?
— Не надо забывать. Надо подавить слабость.
— Хо-хо! Советчик! Подавить! Точно!
— Да, подавить. Не давать ей передышки, быть строгим со своей слабостью.
— Советчик! — В глазах его промелькнул последний отблеск злости. — Дурак! Поповский советчик! Точно!
Но голова его поникла, волосы уныло свесились на лоб.
— Нет, — зашептал он. — Все это ложь! Ложь! Это все сказки! Восстать? А где силы? Нет, пришел моя конец. Я опускаюсь все ниже и ниже. Подо мной ничего нет, только дно. Дно и ничего больше. Грязь. Она липнет к ногам. Я больше не могу. Нет сил. Испорченная жизнь. А кто в ответе? Нет, молчи! У тебя поповская душа. Ты скажешь — сам виноват. В чем? Разве я этого хотел? Не хотел! Точно!
Он дрожал как в лихорадке, на лбу выступила испарина. Мери вытирала ему лоб платочком. Скрюченный хлопотал у огня, вопросительно поглядывал на Мери.
— Поедем, шеф?
Шеф не ответил.
— Пора собираться, Яничко!
Вздрагивающие веки опустились. Скрюченный встал, посмотрел на шефа, на меня, на Мери. Его взгляд говорил: «Ему пришел конец. Видишь? Герой!» Потом он заковылял к ручью, принес воды и залил костер. Огонь зашипел, нас окутало облако пара.
— Помогите мне, барышня, — сказал скрюченный.